Ушкуйники Дмитрия Донского. Спецназ Древней Руси
Шрифт:
…Прежним путем – палатами, лестницами, переходами – покидал владычные покои Дмитрий. Только шаг князя стал тверже, и резче означились морщины на высоком челе. За окнами разгорался день. Вереницею плыли над крышами облака. Шумел народ. И князь торопился туда – к неизбывным делам и заботам.
Часть 2
Битва
Глава 1
Над стороною Наручатской выла вьюга. Из дремучих зырянских лесов пригнала она в мордовскую землю изгонною ратью неисчислимые угрюмые тучи, чая врасплох застигнуть все живущее в здешнем краю,
Может, станет добычею ей хоть избенка-невеличка, ставленная мало не к стволу могучего дуба? Старается вьюга, наметает сугробы круг избушки, воет злобно, будто сам свирепый Киямат созывает в лесную глухомань всех подвластных злых духов!
– Уходи, ненасытный Азырен, ищи добычу в иных местах! О мать дома Юрт-ава, мать огня Тол-ава, мать ветра Варма-ава, заклинаю вас: отведите глаза богу смерти от моего жилища! И вас заклинаю, милосердные Кастарго и Вецорго: донесите мою мольбу до ушей великого отца вашего Нишке-паза, создателя всего сущего. Вырвите из подземного царства молодому воину душу-лиль!
Трепещет от древних заклинаний пламя грубой свечи, трепещут и ресницы на изможденном лице:
– Ду-у-ня…
Не сразу возвращается лиль-душа в израненное тело. Но вот уже в глазах затлел слабый огонек жизни:
– Где я?
Глаза болящего на миг расширились от испуга, когда заметили вдруг заботно склонившееся к нему старушечье лицо с крючковатым носом и светлыми, будто выцветшими, глазками.
– Мое станово становище и бирюк в лесу не сыщет! Сюда и свертень не доскачет, и птица не долетит. При свече да при лучине живу себе без кручины! Годы годую и в ус не дую!
– А ты, баушка, бахарка знатная. Поначалу же страшней мне показалась.
– За ведьму, поди, принял?
– Был грех.
– А ты не винись. Вирь-авая, ведунья-знахарка. А от ведовства до колдовства – тропинка коротка.
– Как же я попал к тебе, баушка?
– Да уж не сам пришел, богатырь. Нашла я тебя середь трупьев у Пьяны-реки. Сколь же добычи дух смерти Азырен на той луговине собрал! И твою душу – лиль утащил было в подземное царство. И кости срослись, и раны затянулись, и пухлины на теле расточились, а все не отдавал душу твою свирепый слуга Киямата. А сегодня дошла, видно, молитва моя до громовника Пурьгине-паза, и вырвал он бесценную лиль у злого духа!
– Что ж, все полки наши на той рати дуром погинули?
– Слышно, малая толика лишь дружины русской изловчилась через реку перевезтись, живых татары в полон угнали, а побитых наш лесной народ эрзя в землю прибрал…
Раненый горестно прикрыл глаза.
«Как же створилась великая та безлепица? Рухлена дружина была – одно, дак ведь и ее надо исхитриться врасплох застать…»
Вирь-ава – впрямь ведунья! – будто прочла чужие мысли:
– Помог Орде наш подлый князь Пиняс. И место засадное указал, и людей из селений окрестных загодя повывел, чтоб не подали вести русским. Трусливый шакал, лижущий лапу, обрызганную чужой кровью! Кинулся Пиняс с мордовскою дружиною всугон татарам – пограбить да полютовать всласть. Много зла створил выродок земли нашей. И ежели не вспятил бы его с малою дружиною городецкий князь Борис, было б разора в селеньях нижегородских куда больше. Ведаю, отольется скоро тому Пинясу кровь-руда невинных русичей. Грядет на землю эрзя мщение, и не упасет от него сам Нишке-паз! Чую, не пережить князю декабря-стужайла!
– Декабря? – раненый в волненьи помыкнулся было приподняться, да не осилил. – Сколько ж я у тебя тут, баушка?
– Дак ведь и жнивень, и хмурень, и позимник пролежал ты, богатырь. А ныне уже и листогной истекает.
Старуха заботно отерла пот со лба болящего, поднесла ковш с пахучим настоем.
– Долго жить да здравствовать тебе, парнище. Как зовут-то тебя?
– Петро. А по прозвищу Горский.
…Как в воду глядела мудрая Вирь-ава! А может, и впрямь в воде заговоренной высмотрела она огненный лик духа мщения, иным смертным незримый. Ибо видят они лишь тварные следы его неистового торжества. Не добрыми самаритянами пришли в лесное Засурье по снежному первопутью русские воины, и багровые отсветы пожаров на их светлых доспехах освещали путь изгонной московской рати. Законы войны неумолимы, и тянутся из земель эрзя и мокши вереницы полонянников. Во владимирских, суздальских, костромских ли краях осадят их на прожитье княжьим указом, и вольются они в Русь подобно ручейкам, втекающим в реку.
Не так ли растворились в ней и меряне, и чудины, и лопь, и весь, и иных языков люди. Ладом, добром растворились, ставши одним могучим народом, коему не рабы подъяремные потребны, а неутомимые пахари и добрые воины.
…День ото дня в тело Горского, отринувшее смертную хворь, все ощутимей возвращалась прежняя сила. Чтоб вернуть былую гибкость перебитой у локтя деснице, Петр подолгу кривой железной ложкарней скреб березовые чурбачки. Под умелою рукою запасенное хозяйкою с лета дерево превращалось в ладные миски да солонки. Воткнувши остро заточенный инструмент меж бревен в сенях, Петр выходил во двор и до приятной устали в пояснице махал тяжелым колуном-дровосеком.
Так было и нынче. Распрямившись на малый часец, Горский с удовольствием оглядывал горку свежерубленых поленьев, желтеющих на утоптанном снегу, и снова перехватывал погоднее гладкую рукоять колуна. За работой он не враз углядел выезжаюших из леса всадников, а когда узрел, прятаться было поздно. Остоявшись, Горский спокойно наблюдал, как всадники заводят коней во двор. Передний, буравя Петра цепкими рысьими глазами, подошел вплоть:
– Брось топор!
Горский, сметя силы, спорить не стал. Войдя в жило впереди пришельцев, возвестил:
– Принимай гостей, Вирь-ава!
– Не гостей, а хозяина! – прохрипел сзади ражий детина в лисьем малахае. – Кланяйся ниже, бабка. Не кто-нибудь – сам хозяин Засурья, могучий Пиняс осчастливил твою вонючую нору!
Старуха, и не помыкнувшись гнуть в поклоне спину, спицей каленой воткнула взгляд в лицо детины, покуда тот, засопев, не опустил глаза долу.
– Чего ж тогда светлый князь в мою нору забрался? Прятаться, поди? Так не будет вам тут убежища, трусливые сурки! Мать дома Юрт-ава, мать огня Тол-ава, обрушьте гнев свой на проклятых кровоточцев! Да не будет у них ни жилья, ни очага!
И такою вещею силою дышало старухино заклятье, что вошедшие было опешили. Первым опамятовался князь. Рысьи глаза налились мутной зеленью, редкие рыжие усы встопорщились, открыв злобный оскал, отчего еще более стал он похож на подлого лесного зверя.
– Старая падаль!
Рука Пиняса привздынула тускло блеснувшую саблю. В тот же миг Горский заступил собою старуху:
– Не трожь!
Князь с треском вогнал клинок в ножны, мотнул головою на непрошеного защитника:
– Позабавьтесь с ним во дворе. А я покуда попрошу у старой ведьмы вместо проклятья колдовской оберег на нас наложить!