Ускользающие тени
Шрифт:
Изысканные развлечения второй половины восемнадцатого века настолько захватили Сидонию, что она пожалела о своем необычно раннем пробуждении – часы показывали только четыре часа утра. В ее собственном мире все происходило не так мирно. Осторожно, но настойчиво кто-то стучал в дверь ее номера.
– Кто там? – спросила Сидония, но ей никто не ответил.
Еще находясь под впечатлением сна, музыкантша почувствовала легкое головокружение и спустила ноги с кровати.
– Кто там? – вновь спросила она.
– Найджел, – донесся голос из-за двери. –
– Нет. Прошу тебя, уходи. Разве ты не знаешь, который теперь час?
– Мне все равно. Мне очень плохо, жутко болит голова, и я только хотел узнать, нет ли у тебя болеутоляющего.
– Нет. Иди и попроси у ночного портье.
– Я уже пытался разыскать его, но никого не нашел. Прошу тебя, помоги мне, Сидония. Эта боль меня убивает.
Преодолевая раздражение, его бывшая жена открыла дверь и увидела, что Найджел тяжело прислонился к стене, его лицо покрыл обильный пот и мертвенная бледность. Несмотря на все это Сидония заподозрила какую-то хитрость, план затащить ее в постель, и решила, что свет еще не видывал столь талантливого актера, как Найджел Белтрам.
– Входи, – пригласила она.
Ее бывший муж тяжело втащился в комнату и со стоном повалился в постель. Томным жестом приложив руку ко лбу, он хрипло сказал:
– Я очень болен!
– Ты выпил? – подозрительно осведомилась Сидония.
– Нет, что ты!
Но перегар виски из его рта уже рассказал Сидонии обо всем.
– Думаю, тебе лучше немедленно уйти. Ты пьян, и тут уж я ничем не могу тебе помочь.
Он открыл глаза.
– Почему ты всегда так дьявольски жестока? Скажи честно, что я тебе сделал? Единственное мое преступление – слишком сильная любовь к тебе. Потому я и просил тебя оставить карьеру и стать только моей женой. Теперь я понимаю, что поступил как последний из динозавров, но успел, как следует все обдумать, поверь мне.
На эту убедительную, произнесенную с надлежащей ноткой пафоса речь трудно было возразить, и Сидония едва сдержала нарастающее чувство собственной вины.
– В то время мы оба были слишком молоды. В действительности это была наша общая вина…
– Нет, только моя, – перебил Найджел дрогнувшим голосом. – Я ударил тебя – это непростительный поступок. Я вел себя как грубое животное, настоящий ублюдок, и ты была совершенно права, расставшись со мной. – Он тяжело вздохнул. – Сидония, скажи мне только, что ты прощаешь мне эту возмутительную выходку, и мы расстанемся навсегда.
«Что за напыщенный тип! – думала Сидония. – Каждое произнесенное им слово звучит как политическая речь: „Простите меня, леди от партии тори, за то, что я позволил себе критиковать вашу речь“.
– Ну?
– Что «ну»?
– Я прощен?
«Мне позволено будет умереть, не испытывая угрызений совести?» – непочтительно домыслила его слова Сидония.
Постаравшись придать своему лицу строгое выражение, она сказала:
– Это случилось уже давно. Разве можно не простить давние проступки?
– Но ты меня простила?
– Конечно. А теперь не пора ли
– Да, уже пора, – проникновенным голосом ответил Найджел и тяжело встал.
Сидония смотрела на него, желая избавиться от привычки уходить в собственные мысли и научиться вовремя анализировать ситуацию. Каким жирным он стал, думала она, непривлекательный, обрюзгший тип.
– Ну, тогда доброй ночи, – вздохнул он и подошел поцеловать ее в щеку.
Впоследствии Сидония считала своей главной ошибкой то, что она попыталась уклониться, потому что, уловив это движение, Найджел безжалостно прижал ее к себе, обхватив так, что она испытала одновременно чувство отвращения и стыда.
– Я еще люблю тебя, – прохрипел он ей в лицо.
Она уперлась ладонями ему в грудь:
– Повторение московской репетиции! Для нас двоих лучше расстаться раз и навсегда, слышишь?
Вместо ответа Найджел склонился и прижался к ней губами в долгом сосущем поцелуе, от которого Сидония передернулась всем телом.
– Я всегда готов для тебя, – пробормотал он и одной рукой начал нашаривать пуговицы своего халата.
– Убирайся! – изо всех сил закричала Сидония. – Убирайся ко всем чертям! Мы разведены, у тебя нет на меня никаких прав!
Но было уже слишком поздно: Найджел опрокинул ее на кровать и поднял вверх подол ночной рубашки. Сидония почувствовала прикосновение его липкого пениса к своим бедрам.
– Если ты посмеешь, – прошипела она таким злобным голосом, какого не ожидала услышать от самой себя, – если ты, только посмеешь изнасиловать меня, я затаскаю тебя по всем судам страны. Не думай, что я побоюсь. Я погублю тебя, чертов недоносок.
Но Найджел не обратил внимания на ее слова, тщетно и яростно пытаясь овладеть ею.
В голове Сидонии пронеслась вычитанная где-то фраза о том, что чем больше сопротивляется жертва, тем яростнее становится насильник. Значит, в ее положении главное – не оказывать сопротивления, особенно помня о том, что он способен ударить ее. Но ей не потребовалось тревожиться: сопя и фыркая, Найджел возобновил попытку и тут же кончил.
Сарказм стал новым и мощным оружием Сидонии.
– Тяжкая работа, верно? – насмешливо спросила она, отталкивая его обмякшее тело. – Знаешь, мне не очень-то хочется слушать всю ночь твои хрипы. Пока.
Вытащив ключ из кармана халата Найджела и направившись по коридору к его комнате, она чувствовала, что только что испытанное грубое насилие вызывает в ней жгучие, как капли крови, слезы. Но уже в ясном свете наступающего дня Сидония хорошо поняла, что у нее действительно не было другого выхода. Кроме того, попытка насилия со стороны ее мужа кончилась скорее смешно и плачевно для него самого.
Однако мысль о том, что ей нечем отомстить, вызывала приступы тошноты. В момент дикой злобы она вытащила из шкафа его респектабельные серые костюмы и шелковые галстуки на балкон и привязала их к перилам, где они закачались на утреннем ветру, подобно повешенным преступникам.