Услуги маленького дьявола
Шрифт:
Гюрза пнула меня под коленку, и, падая на пол, я прочертила три здоровенные царапины у нее на шее, как утверждал потом Кап Капыч, в трех миллиметрах от сонной артерии.
Сам Кап Капыч замечал краем глаза какое-то подозрительное движение в кабинете у Гюрзы — там стоит всегда такая духота, что дверь открыта. Но поскольку никому не придет в голову лишний раз заглянуть к ней в кабинет — кому охота по собственной воле в террариум заглядывать, — то Кап Капыч смирно сидел за компьютером и работал.
Наше с Гюрзой столкновение происходило в полной
Я лежу на полу, а Гюрза, в разорванной блузке и с окровавленной шеей, попирает меня ногами. Петя ахнул и бросился спасать мою жизнь. Одним мощным движением плеча он отправил Гюрзу в угол, причем приземлилась она на голову. Кап Капыч у нас человек мирный, но здоровый, силушкой его Бог не обидел, а тут он к тому же очень разволновался за меня. Словом, Гюрза получила по полной программе: сначала порвали дорогую шелковую блузку и бюстгальтер, потом расцарапали шею, да еще и стукнули головой о стену.
Я же, как оказалось, ничего особенно себе не повредила, если не считать выдранного клока волос. Небольшая плата за полученное удовольствие!
Гюрза очухалась и рыдала в углу от бессильной злобы. Петя удостоверился, что слезы у нее самые настоящие, и проникся к начальнице сочувствием. Все-таки доброе у него сердце!
Он достал откуда-то пузырек с перекисью водорода и обработал царапины, потом, вооружившись иголкой с ниткой, приметал воротник блузки и зашил ее наглухо, чтобы не возиться с пуговицами, так что снять блузку с Гюрзы теперь можно было только вместе с головой.
Пока он так суетился и ласково гудел над Гюрзой, как шмель на весеннем солнышке, я в одиночестве зализывала раны на рабочем месте. Никаких синяков и ссадин я у себя не нашла и осталась этим очень довольна.
— Ну ты даешь, — сообщил Петя, вернувшись наконец из кабинета. — Что это на тебя нашло? Так и убить ведь могла…
Я находилась в чудном расположении духа, так что просто поцеловала Кап Капыча в щечку и удалилась, напевая вполголоса любимый романс Анны Леопольдовны:
— Ах, зачем эта ночь так была хороша!
Не болела бы грудь.., у кого она есть, конечно…
* * *
Наутро я поднялась рано.
В прихожей Леопольдовна чистила мужской костюм.
— Анна Леопольдовна, чтой-то вы с утра такая мрачная? — спросила я, остановившись рядом с ней и сонно потягиваясь.
Признаюсь честно, что люблю наблюдать за трудовым процессом. Как верно замечал бедняга Мишка Котенкин, на три вещи можно смотреть бесконечно: на огонь, на воду и на то, как другие работают.
Леопольдовна мрачно на меня оглянулась и недовольно фыркнула:
— Совсем мать твоя сдурела, нянчится с этим своим старичком, как с младенцем. Кормит его, поит, пылинки сдувает… Вот костюм велела почистить… А он-то, старый греховодник, все по сторонам зыркает! Видела я, как он с Ираидой переглядывался! Тьфу! — Леопольдовна отвернулась
Леопольдовна у нас отличается тем, что когда что-нибудь думает о человеке, то сразу же это и говорит. Впрочем, у многих старух такая позиция, их мало волнует, что люди могут обидеться. А которые не обидятся, те разозлятся, а которые не разозлятся, тем вовсе неинтересно слушать, что о них думает старуха-домработница. Все двери в прихожую были плотно закрыты, так что оставалась надежда, что Петр Ильич не расслышал. Впрочем, Леопольдовна говорила все это для мамули.
Из-за подкладки пиджака вылетела какая-то маленькая бумажка и мягко спланировала на пол. Чтобы не заставлять Леопольдовну лишний раз нагибаться и не слушать ее ворчания, я подобрала бумажку и понесла на кухню, чтобы выбросить в мусорное ведро — все равно по дороге, кофе нужно поставить…
Однако не тут-то было: в приступе хозяйственного рвения Анна Леопольдовна ведро не только опустошила, но и вымыла, и теперь оно сохло, перевернутое вверх дном. Я машинально взглянула на бумажку, чтобы решить, куда ее выбросить.
Это был билет на электричку. Куда это наш престарелый ловелас ездил, подумала я с веселым любопытством, все еще находясь под впечатлением слов Леопольдовны. Потому что раз билет выпал из кармана Петра Ильича, то, стало быть, купил его он для себя.
На билете было напечатано: «Октябрьская железная дорога; Московский». Значит, ехал он с Московского вокзала… Так… Зона третья, это недалеко от города… Дата — 11.06.2001.
Так… А вот это уже совсем интересно. Ведь Петр Ильич утверждал, что приехал в наш город первый раз после длительного перерыва.
Якобы пятнадцать лет у нас не был. А тут вдруг выясняется, что он был в Питере в июне, этого года. Вот ведь как.
Меня охватил приступ раздражения.
Слишком много в последнее время всего навалилось: подозрительная Мишкина авария, вся эта петрушка с «Домовенком»… И в довершение всего, я имею на руках доказательство, что мамулин разлюбезный Петр Ильич самым вульгарным образом ее обманывает.
Но с другой стороны, если я сейчас ворвусь к нему в комнату, брошу билет ему в лицо и потребую объяснений, старый хитрец ото всего отопрется. Скажет, например, что билет не его, что он понятия не имеет, как этот билет попал в карман пиджака, и вообще, я не я, лошадь не моя, и сам я не извозчик.
И я точно знаю, что мамуля ему поверит безоговорочно, а мне устроит развеселую жизнь.
А ссориться с мамулей сейчас я не в состоянии — нервы натянуты до предела из-за беспокойства за Мишку.
Воровато оглянувшись, я спрятала билетик в карман халата, решив придержать доказательство двуличности Петра Ильича до более подходящего случая.
За завтраком мамуля выглядела озабоченной.
— Петр Ильич нездоров, — сообщила она "таким тоном, каким, наверное, придворные сообщали о недугах высочайших особ, — постарайся не шуметь, у него очень болит голова.