Услуги маленького дьявола
Шрифт:
Стоя в коридоре и слушая его разговор и смех, я поняла, что он моей матерью совершенно не увлечен. Со стороны, как говорится, виднее!
Дождавшись, когда они уйдут, я поела на кухне, потом убрала посуду. В коридоре было темно, на часах — полвосьмого. Я прислушалась: парочка слушала в комнате у мамули записанный на видео концерт Паваротти. Замирая от страха, я подошла к вешалке и залезла в карман пальто нашего гостя. В первом кармане — ничего, только горсть мелочи. Во втором.., есть, вот они, ключики! Даже не прячет, старый пройдоха, так уверен в нашей с мамулей глупости и доверчивости!
Когда
— Ты куда это?
— Сигареты кончились! — крикнула я ухе с лестницы.
Когда парень из мастерской увидел меня в скромненькой курточке и неизменных джинсах, видно, у него появились кое-какие сомнения.
— Слушай, у нас не будет неприятностей? — спросил он, принимая ключи.
— Если и будут, то только у меня, — успокоила я его, — давайте, ребятки, скорее…
Сорок минут я слонялась по улицам и ужасно замерзла. Но ключи Федя сделал отлично. Дома за дверью мамулиной комнаты по-прежнему пел Паваротти. Этак любого мужика можно отвадить, о чем она только думает!
Я положила ключи в карман пальто перекормленного бельканто Петра Ильича и облегченно вздохнула.
* * *
К счастью, сломанную дверь, деньги на ремонт которой в прошлый раз собирали общественницы, починить пока что не успели, и в подъезд можно было войти, не зная кода.
Навстречу мне тоже никто не попался.
Надо сказать, что я ужасно нервничала: как-никак первый раз в жизни собиралась проникнуть в чужую квартиру. От волнения дрожали руки, и ключ долго не мог попасть в замочную скважину. В моем воображении рисовались картины того, как бдительные соседи хватают меня за руку и волокут в милицию, как воровку…
Но ключ наконец попал в скважину — да здравствует умелец Федя! — замок открылся, я вошла в квартиру и торопливо захлопнула дверь за собой. В квартире было тихо и слегка пахло пылью и затхлостью. Я несколько секунд постояла в прихожей, унимая сердцебиение, и отправилась на разведку.
Кухня пока не привлекла моего внимания, как и небольшая полутемная спальня. Вторая комната была, судя по всему, кабинетом. Здесь стояли большой письменный стол с многочисленными ящиками и второй стол поменьше, на котором расположился компьютер с периферийными устройствами.
Я начала с самого простого: стала один за другим выдвигать ящики письменного стола.
В верхнем ящике лежала большая пластиковая папка с этикеткой: «Новоапраксинский химический комбинат».
Осторожно открыв папку, я увидела кипу недоступных моему пониманию бумаг, содержавших, судя по всему, абсолютно полную информацию об этом самом комбинате: ассортимент продукции, объем выпуска этой продукции за последние годы, объем реализации, списки поставщиков, снабжающих комбинат сырьем и комплектующими изделиями, порядок расчетов с этими поставщиками, бюджет…
Наверное, если бы на моем месте был какой-нибудь экономист или хотя бы опытный бухгалтер, эти документы рассказали бы ему все о химическом комбинате, но я смогла только сделать единственный вывод: этот комбинат почему-то весьма интересует Петра Ильича.
А кстати, ехать в Новоапраксино надо с Московского вокзала, так что Петр Ильич, скорее всего, именно
Перелистывая документы в папке, я "несколько раз натыкалась на знакомую фамилию — Козодоев. Был у меня один знакомый — Никита Козодоев, мы учились с ним в одной школе и даже… Но, разумеется, это не он, мало ли на свете Козодоевых.
Закрыв папку и постаравшись придать ей первозданный вид, я задвинула верхний ящик стола и выдвинула второй.
Здесь меня ждал сюрприз. В этом ящике аккуратно, в хронологическом порядке были сложены все мои статьи за время работы в «Невском вестнике». Статьи — это громко сказано, статей как таковых у меня было раз, два и обчелся, да и те — легкая дамская болтовня вроде «Женщины и цветов», но здесь были собраны даже самые маленькие публикации, заметки в десяток строк. Я просмотрела это скупое досье, и мне стало грустно.
Без малого три года моей журналистской работы оставили после себя тоненькую стопочку второсортных заметок на никому не интересные темы… Нет, в чем-то Петр Ильич был прав: так жить нельзя, если я хочу оставить в журналистике хоть какой-то след!
Но что значит само это досье? Почему Петр Ильич собирал все мои статьи? Неужели только для того, чтобы убедиться, насколько плохо обстоят мои дела, и прийти к выводу, что мне необходимо помочь сделать журналистскую карьеру? Бред какой-то!
Однако меня все больше и больше начинал интересовать этот человек.
Статьи были собраны за все время моей работы в газете, что доказывало факт пребывания Петра Ильича в нашем городе на протяжении долгого времени. Впрочем, я это и так уже знала — само наличие квартиры вполне подтверждало этот факт.
Сложив свои заметки в прежнем порядке, я задвинула второй ящик и приступила к третьему.
Как говорила Алиса, все страньше и страньше. В этом ящике были сложены фотографии моей мамули. Но это были не милые снимки из семейного альбома и не фотопортреты девять на двенадцать с трогательной подписью «Дорогому Пете от Ляли», это были не те фотографии, которые можно было ожидать найти в столе у влюбленного старичка, — здесь были снимки, профессионально сделанные с большого расстояния при помощи телеобъектива. Уж в таких-то вещах я разбираюсь, в газете у нас работают отличные фотографы, тот же Витька Колобков, например, и мне не раз случалось выезжать с ними на место событий, и вообще, работая в газете, с профессиональной фотографией сталкиваешься часто.
Так вот, это было вполне профессиональное фотонаблюдение: мамуля выходит из подъезда, мамуля разговаривает с соседкой, мамуля делает покупки в магазине, мамуля проводит занятия у себя на Ленфильме, мамуля останавливает такси на улице…
Просмотрев толстую пачку фотографий, я как бы увидела маму с новой точки зрения.
Снимки были сделаны совершенно бесстрастным человеком. Я была уверена, что снимал не Петр Ильич, потому что как бы он не относился к моей матери, он не мог снимать так равнодушно. Приходилось признать: эта подборка снимков давала о ней очень хорошее представление. Я как бы заново познакомилась с собственной матерью, потому что смотрела на нее сейчас не как дочь, а как посторонний наблюдательный человек.