Усман Юсупов
Шрифт:
Он предвидел это. Сказал:
— На самых засоленных землях посеем рис.
Все умолкли на миг. Мысль казалась гениально простой; и тут же посыпалось:
— Специалисты-рисоводы нужны.
— Прекрасная коллекторная сеть требуется.
— Вода с рисовых полей подопрет соседние участки. Вторичное засоление на хлопке начнется.
Кто-то даже сказал (чего теперь-то Юсупова бояться?):
— Афера.
Он переждал, пока не успокоились. Полистал свой блокнот.
— Я все это учел тоже. Пригласим рисоводов из колхозов.
— Так они и пошли к нам!
— Условия хорошие предложим. План — тридцать пять центнеров
(Несколько лет спустя была принята правительственная директива: проводить на сильно засоленных участках посевы риса с последующим использованием оздоровленных земель под хлопок.)
Сразу за этим заговорил о дорогах. Для нового человека «Баяут» начинается с того, как он сюда добрался.
Пообещал похлопотать о шоссе (осуществил это вскоре с помощью Саркисова, начальника Главголодностепстроя), но в первую очередь предложил завершить строительство узкоколейки. Понимал хорошо, что на одном энтузиазме далеко не уедешь, но знал по опыту той же ветки Чарджоу — Ургенч, с какой готовностью откликаются люди на призыв проложить дорогу. Не ошибся. Всего за две недели проложили рельсы по степи, и к «Баяуту» от станции пошел гудящий трясущийся дизель. На нем впереди стоял Усман Юсупович в белой фуражке, торжественный, счастливый.
Тем же методом народной стройки (кто сказал, что погиб дух Большого Ферганского Канала!) проложили мощеную дорогу до второго отделения, где находился гравийный карьер. До начала работ собрал за чаем трактористов и шоферов из мелиоративного отряда.
Разговор шел начистоту, по душам:
— Вот так, ребятки мои дорогие. Все начинается с дороги. Не будет дороги, не будет жилья. Не завезут вовремя… — сделал паузу, подмигнул хитровато, — портвейн, говорю, вовремя не завезут. Вчера, я видел сам, один товарищ бульдозер гонял на третье отделение, в ларек, — опять помолчал, переждал, пока утихнет шум. — Вот я и думаю, как в анекдоте, два выхода есть: или каждому по бульдозеру, или дорогу строить.
Угрюмость все же хранилась еще на плохо выбритых мятых шоферских лицах. Он понимал причину. Сказал теперь доверительно:
— Само собой, каждый сюда приехал, надеялся, заработки хорошие. Но давайте подумаем вместе, откуда они возьмутся, если нельзя развернуть работы? Даже половины денег не осваиваем. Ну, допустим, один раз я вам подпишу ведомости на халтурку, но это же до первой комиссии. Приедут, увидят, ничего не сделано, а самое основное — хлопок не дадим осенью, все станет ясно. Как по-русски говорят: «Шила в мешке не утаишь». А заработки могут быть, и неплохие. По две, две с половиной гарантирую (и это обещание, кстати, тоже сдержал. Через два года в «Баяуте-4» в среднем зарабатывали по 2000 рублей). Пойдем дальше. Жилье. Я думал, советовался с товарищами. Многое на месте сделаем в части стройматериалов: сырцовый кирпич, камыш. Жженый кирпич постараюсь достать в Янгиюле. Наверно, — земляки не откажут. Вопрос: как будем подвозить кирпич на отделения? Разобьем же по пути машины, а кирпичи рассыплем все по грязи.
Так постепенно подвел народ к тому, с чего начал, — первую дорогу надо проложить безвозмездно. Потом труд, окупится сторицей. В заключение сказал:
— Я буду старший диспетчер. Пусть каждый сделает всего по три ездки. Когда встанете, ляжете — не мое дело. Сделал три ездки, уходи.
Дорогу длиной в пять километров проложили за несколько дней. Юсупов не уходил круглые сутки с трассы. Действительно отмечал, как диспетчер, сколько кто сделал ездок. Чумазый шоферяга Умурзак крикнул ему из кабины:
— А по четвертой можно, Усман Юсупович? Не заругаете?
Он влез на ступеньку «Урал-ЗИСа», поцеловал Умурзака, растроганный, счастливый. Не зря верил, что бессмертно оно, настоящее, посеянное в душах советских людей еще в годы революции. То, что на языке ученых называется психологией социалистических производственных отношении и социалистическим отношением к труду.
Верил в это свято всю жизнь, но знал, что энтузиазм — чувство тонкое, злоупотреблять им нельзя. Потому и ломал голову сам, и заставлял Макаревича (использовать ум, знания сподвижников!): разрабатывай свою идею, как обеспечить высокие заработки в сочетании — непременно! — с высокими урожаями.
Впервые за многие годы Василий Сергеевич воспрянул духом, ощутил себя вновь деятелем не баяутско-совхозного, а государственного масштаба.
Он думал: что, если закрепить поле за бригадой механизаторов, то есть сделать ее тракторно-полеводческой (комплексной), посадить бригаду на полный хозяйственный расчет: все работы делают сами; дирекция осуществляет только общее руководство, агрономы — научное. Минимум зарплаты, разумеется, гарантируется; на то и социалистическое государство, чтоб принимать часть убытков на себя, а сверхплановый доход — в пользу бригады. Так выглядит идея в ее упрощенном виде.
По указанию Юсупова Макаревич за несколько ночей составил в том самом, служившем квартирой ему пожарном сарае докладную записку. Мысли, изложенные в ней, не погибли втуне. Очень нескоро (увы!), три года спустя, пришло в степной «Баяут» письмо из Института экономики Академии наук СССР. Ученый секретарь сообщал Василию Сергеевичу, что тот поднял вопрос большого политического и практического значения. Считают, что следует перевести в порядке опыта на новую оплату труда несколько бригад…
Кто нынче посетует на то, что еще за два года до того, как был получен этот обнадеживающий ответ, в совхозе у Юсупова уже работала на предложенных Макаревичем началах бригада Насиба Бекирова. В первую же осень он и его ребята удивили хлопковый мир: дали самый высокий урожай при самых низких затратах труда и средств. Бекиров был награжден орденом Ленина и «Москвичом». О Макаревиче и Юсупове в этом случае не вспомнили, да они и не стремились к официальному признанию их заслуг. Счастливы были тем, что опыт удался. Значит, можно внедрять его повсеместно.
Юсупов жил в «Баяуте» почти безвыездно. Лишь по крайности выезжал в Ташкент да по вызовам — в район. Кстати, о вызовах этих. Он теперь сам негодовал по поводу того, что начальство не желает считаться ни с делами и заботами подчиненных, ни с тем, что людям надо отдыхать. Себя корил не раз за пресловутый юсуповский стиль, беспощадный к себе и другим. Теперь-то он, к сожалению, вынужден был давать отдых сердцу. Но, едва боль пройдет, вновь просыпался в нем неуемный, жадный до жизни и дела Юсупов. Да и то сказать: работа была дли него спасением. Единственным. Если бы кто-то решил наказать Юсупова, его надо было отстранить не от высокой должности, а от работы вообще; скажем, дать высокую пенсию, отличную квартиру в центре, шофера — избавить, одним словом, даже от бытовых забот. Для иных такое существование — мечта, венец деятельности. Для Усмана Юсупова это было бы концом.