Усман Юсупов
Шрифт:
Самые близкие товарищи по работе, сотрудники аппарата ЦК, поздравили его тепло и искренне, но без традиционных корзин с цветами и адресов в сафьяновых папках. Зашли в перерыв к нему в кабинет члены бюро, представители партийной организации ЦК — неизменный помощник и друг Владимир Иванович Попов и Гани Ходжаевич Игамбердыев; кто-то произнес короткую речь; пожали ладонь Усману Юсуповичу и вышли.
Не было ни торжественных заседании, ни банкета.
Все могло бы состояться, но знали, как отнесется Юсупов даже к намеку на пышный юбилей.
Указом Президиума Верховного Совета СССР его наградили орденом Ленина. То был шестой орден Ленина, заслуженный Юсуповым.
Не случайно Сталин обстоятельней, чем когда
Жаль, что речь эта, как множество других выступлений Юсупова, не стенографировалась, а магнитофонные записи тогда еще только-только входили в обычай. Дома у Юсупова, правда, уже был трофейный аппарат, подаренный кем-то из военачальников, едва ли не самим маршалом Жуковым, и переданным через товарищей, ездивших в Германию, чтоб получить оборудование, выделенное Узбекистану из того, что было взято как возмещение Советскому Союзу за причиненные воином убытки. (Ничтожная, в общем-то, доля от ущерба, если вспомнить сожженную Белоруссию и разграбленную Украину.)
Впрочем, то, что речи не записывались, способствовало раскованности. Юсупов в таких случаях говорил не только свободней, но и ярче, образней, чем с официальных трибун; позволял себе вполне в народном стиле и солоноватую шутку, и намек, который не для ушей классных дам, особенно если выступал перед такой, как сейчас, аудиторией: сплошь работяги. Грубоватым и добродушным хохотом откликнулись они, когда Юсупов, лукаво сощурившись, отчего глаза его на миг исчезли совсем, бросил, что вот, дескать, поток Ширинсай (Ширин — имя легендарной красавицы) попал ныне в надежные объятия к Фархаду. Не вырвется!
Смеялся и видный партийный деятель, прибывший из Москвы на праздник. Он-то и обронил, как бы между прочим, когда после осмотра блещущего кафелем машинного зала они вышли на верх плотины и с извечно присущей людям заинтересованностью смотрели на падающую с шумом воду, что вот, мол, наверное, станем мы вскоре соседями.
Юсупова мучила жажда. Он полагал, из-за того, что долго говорил, но после митинга уже выпил чайник зеленого чая, а во рту было сухо вновь, и голова кружилась, и в затылке ныло. Он, пренебрегающий, как это принято у людей из народа, тем, что называется прислушиваться к себе, к своему организму, все же отметил это, и видный работник, не дождавшись реакции на свой намек, тоже обратил внимание на то, что вид у Усмана Юсуповича нездоровый.
Домашние вызвали к нему врача. Вскоре был поставлен неприятный диагноз — диабет.
В клинику он не лег. Подлечился медикаментами, почувствовал себя лучше и уже усмехался по поводу болезни, огорчая Юлию Леонидовну своей беспечностью. Нет-нет появлялся в шутках Юсупова, которые он позволял себе в семенном кругу, оттенок грусти, когда он говорил, что вот, мол, скоро поменяет воду, может, она окажется целебней.
Его ждало назначение на почетный всесоюзного ранга пост — министра хлопководства СССР. Он узнал, конечно, об этом гораздо раньше, чем был издан Указ Президиума Верховного Совета СССР. Хлопок был его родным делом, и все же…
Родные, близкие товарищи, люди, бывшие рядом с Юсуповым в том его юбилейном году, вспоминают, не вдаваясь в исследования, что был он спокоен и сдержан, как генерал, получивший приказ и не привыкший к обсуждению.
Кто-то заметил однажды, явно желая доставить приятное ему, что вот, дескать, будете жить теперь в переулке Грановского, рядом с Манежем, с Кремлем. Он, соглашаясь, кивнул большой своей головой:
— Там мне свободно гулять будет. Здесь, в степи, чабан встретится: «Здравствуйте, Усман-ака». Остановиться надо, поговорить.
В Ташкенте, да что в Ташкенте — в Узбекистане! — не было человека, который не знал бы Юсупова в лицо. В Успенском же, где ему предоставили обширную дачу (сам Сталин распорядился: «У него семья большая, пусть займет»), Владимир Иванович Попов спросил у встречного, еще нестарого, интеллигентного с виду мужчины, где живет Юсупов, и услышал, что, дескать, в Париже. Ироничный интеллигент имел, разумеется, в виду бывшего князя Феликса Юсупова. Попов рассказал об этом как об анекдоте и не сразу понял, почему Юсупов помрачнел.
Что ж, он был не лишен честолюбия, но понимал его по-своему: его не радовал шепоток, который пробежал по рядам в Большом зале Совета Министров СССР, когда он впервые появился за столом президиума:
— Это и есть Юсупов?
— Где?
— Слева от заместителя, третий…
Но он действительно был очень доволен, если даже в далеком Хорезме его, запыленного, в стоптанных сапогах и рыжем малахае, безошибочно узнавали, где бы он ни появился.
В Москву на работу в новое министерство он пригласил с собой тех, кого, не боясь высокого слова, хочется назвать сподвижниками его: Аскоченского, Ефимова, Попова, Кудрина, Голубеву, Чуфистова, Бакулина, Саркисова. Назначение министерства было ясно — расширять и совершенствовать хлопководство не только в Узбекистане — главном производителе той ценнейшей культуры, о которой без особого преувеличения еще в начале нашего века говорили: «хлопок правит миром», но и во всем Союзе, и тех республиках, где он может произрастать.
Юсупову со свойственной ему нетерпеливостью хотелось, чтоб это назначение оправдывалось сразу же, но не все ладилось. Надо было устанавливать связи на уровне ином, нежели тот, к которому он привык, да и сложности возникали особого рода: в Узбекистане сама личность Юсупова («Усман Юсупович подписал», «Сам Усман-ака сказал») сообщала дополнительный вес любому указанию. В стране его, понятно, знали и уважали, но то же можно сказать и о любом другом из союзных министров. Необходима была поддержка со стороны Председателя Совета Министров. Понятно, для Юсупова не было новостью, сколь сложно войти к нему со своими вопросами, но он не предполагал, что ждать придется месяцами. Более неотложные дела отодвигали, к примеру, решение вопроса об опытных посевах хлопка в засушливых районах Украины, о расширении плантаций в Закавказье, где к выращиванию трудоемкой культуры кое-кто относился, мягко говоря, без энтузиазма. Среди этих неотложных дел были и те, что касались Узбекистана, и Юсупов не раз думал не без сожаления, что, будь он сейчас на прежней должности, Сталин сам вызвал бы его, и уже не раз. Впервые в жизни страдал он еще из-за того, что подводило здоровье. Организм с трудом приспосабливался к длительному пребыванию в северном (для него, уроженца солнечной Ферганы) климате. А может, попросту, когда перевалило за полсотни, начало сказываться напряжение, с которым работал все годы? Не могли все же пройти бесследно ни ночные бдения, ни отказ от положенного отдыха. Двадцать человек, никак не меньше, по преимуществу бывшие технические работники ЦК, свидетельствуют не без гордости, что ездили в разные годы на курорт, в том числе в замечательный, находящийся в ведении республики санаторий «Узбекистан» в Кисловодске, по путевкам, на которых была указана фамилия Юсупова. Дирекция в этом случае не замечала пункт, гласящий, что нельзя передавать путевку другому лицу.