Усобники
Шрифт:
Городецкий князь торопился. Переправившись через Клязьму, он трое суток не делал ночных привалов: опасался погони. И только на четвёртый день, к вечеру, велел поставить шатёр.
Гридни сняли с вьючной лошади несколько поленьев, высекли огонь, и вскоре пламя костерка весело полыхало в степи. На таганке повесили казан, и в нём варился кулеш с солониной.
Гридни стреножили коней, выставили сторожу и улеглись на ночёвку у костерка, разбросав войлочные попоны…
Чем глубже на юг от Владимира удалялся Андрей, тем больше давала о себе знать весна. Исчезли снежные задулины [16] , из-под стаявших снегов пробились первые подснежники, степь менялась на глазах.
16
Задулина — зубчатая неровность различного вида но снегу от ветра.
Неделю на вторую перевалило, как ехал князь Андрей. Зазеленела степь, а на речных плёсах отдыхала с перелёта дикая птица. Завидев с высоты воду, падала, плавала с шумом — видно, радовалась, чуя приближение к родным местам.
Лишь князь Андрей тревожился. Что ожидает его в главном городе Орды, в Сарае, честь или бесчестье? Поверит ли ему хан, велит ли дать ярлык на великое княжение?
Смутно на душе у городецкого князя, подчас он даже не замечает, чем живёт степь. Грело, но не палило солнце, поднималось высоко, дни становились долгими, а ночи короткими. Топтали степь копыта русских коней. Вьючные кони, груженные подарками, шли в поводу. В сумерки гридни разбивали князю шатёр, варили на костре гречневую кашу с салом вепря. Она дозревала в казане, и тогда на всю степь тянуло её запахом. Засыпая, гридни лениво переговаривались, подсёдланные кони били копытами, и только стража бодрствовала.
Ночная степь была полна таинственных шорохов и звуков, она жила по своим неумолимым законам. Степь подчинялась этим законам и в тот час, когда проезжал городецкий князь, и прежде, когда по ней проносились орды Батыя, тянулись кибитки свирепых гуннов, ставили свои вежи [17] скифы и сарматы, печенеги и половцы.
Сон подолгу не приходил к князю Андрею. Среди ночи вдруг делалось ему страшно. Это когда вспоминал он отца, Александра Невского. Но городецкий князь гнал непрошеные мысли.
17
Вежа — шатер, палатка, кочевой шалаш, юрта, кибитка.
Когда становилось прохладно, Андрей кутался в корзно [18] , смотрел на полог шатра. Тускло горела плошка, освещая походный столик и сваленное в углу оружие. За стенами шатра позванивали удилами кони, пофыркивали. У входа в шатёр мерно посапывал юный гридин, и князь позавидовал ему: у него нет тех забот, какие одолевают его, Андрея.
Решение ехать в Орду начало зарождаться у городецкого князя давно и зрело постепенно. Всё сомневался и остерегался. Больше всего опасался, ну как не примет его хан или, ещё хуже, велит казнить, взяв сторону Дмитрия. В Орде всего можно ожидать.
18
Корзно — верхняя одежда, плащ.
Вот и младший брат, Даниил Московский, пытался отговорить его от поездки, сказывал: «Все мы Невские, гоже ли нам врозь тянуть?»
Ну и что, коли братья, а Дмитрий, звон, на великое княжение уселся и ещё Переяславский удел прихватил. Отчего же с братьями не поделиться?
И будто оправдывая себя, князь вздохнул:
– О-хо-хо, не по справедливости живёт Дмитрий!
Накануне отъезда посоветовался он, Андрей, кое с кем из удельных князей. И что же? Ярославский и ростовский в один голос заявили: пора Дмитрию отказаться от великого княжения. А Михаил Тверской от разговора ускользнул. Да у князя Городецкого на Михаила обиды нет, разве что досада сохранилась. Тверское княжество не Городецкое, и Тверь не Городец: и людом не обделена, и краше обустроена.
Вспомнилось, как, посаженный на княжение в Городце, он попрекнул отца в бедности удела. Строго глянул на него Невский, сказал как отрезал: «Всем вам, удельным князьям, быть под рукой великого князя. И он вам вместо отца будет. Без того Руси не подняться с колен, на какие её Орда поставила. В одной упряжке вам ходить. А будете врозь тянуть, не сбросить Руси рабства. О народе русском вам думать…»
Больше, пока Невский был жив, Андрей о переделе уделов речи не заводил. Но зло на Дмитрия держал.
Как хотелось ему сесть на великое княжение, уж он бы княжил по справедливости! Но городецкий князь тут же задавал себе вопрос: как по справедливости? Будешь ли всем угоден, коли каждый князь норовит свой удел расширить?
Мысли Андрея на иное перекинулись. Ещё удастся ли из Орды живым воротиться? Андрей не забыл, как всякий раз, когда отец уезжал в Орду, он всегда прощался со всеми, знал, что зависит от воли хана. Особенно при Берке.
За войлочными стенами шатра беспокойно заржали кони и раздались голоса караульных гридней. Андрей насторожился, привстал. Вдалеке слышался топот множества копыт. Городецкий князь догадался: стороной промчался табун тарпанов — диких коней, каких ещё немало водилось в степи.
Проскакали, и будто стихла степь, замерла на короткое время. А вскоре в зарослях осоки, что на берегу пересыхающей речки, закричал коростель, ухнул филин, и всё смолкло.
Чем ближе к Сараю, главному городу Орды, подъезжал князь Андрей, тем чаще встречались татарские стойбища, кибитки, юрты, высокие двухколёсные арбы, многочисленные стада и табуны. Нередко вблизи юрт горели костры, и кизячный дым вился над висевшими на треногах казанами. Сновали татарки в шароварах, ярких кафтанчиках с перехватом. Тут же бегала крикливая, голосистая детвора, поднимали неистовый лай лютые псы.
– Звери, — заметил боярин Сазон и глазами указал на свору. — Ровно ордынцы в набеге.
Второй боярин, Ипполит, кивнул на табун и объездчиков:
– Кони татарские и в снежную пору сами себе корм добывают. А по весне, на первой траве, отъедаются и готовы к дальнему переходу.
Гридни разговор поддержали:
– Татарин с конём неразлучен и в набегах неутомим.
– Под седлом у ордынца мясо конское сырое. Он его в походе задом отбивает. Этакое мерзкое мясо им в лакомство.
Сазон хмыкнул:
– Татарин сыро мясо едал, да высоко прядал.
Князь Андрей промолчал. Тревога не покидала его: какую встречу готовят ему? Верно, в Сарае уже известно, что едет русский князь. Знают и о том, что везёт он дары. На подарки в Сарае охочи и падки. Мурзы и беки льстивы, всяк на словах обещает слово доброе хану сказать, а на деле молчит, ждёт, как хан себя поведёт.
В прежние лета говорили: путь к сердцу хана лежит через его любимую жену. Иногда старшая жена могла напеть хану, и тогда от её нашёптываний зависела судьба князя, явившегося на поклон…