Усобники
Шрифт:
– Чтоб заменить, откуда гривны взять: ордынцы всю казну московскую выгребли.
Воротная стража открыла створки, выпустила князей и дружинников. Сразу же, от стен Кремля, потянулись избы ремесленного люда, вросшие в землю, крытые соломой, редко тёсом.
Стучали в кузницах, тянуло гарью и окалиной. Вплотную к Кремлю начинался лес: вековые дубы, берёзы, ещё не одевшиеся в листву, вечнозелёные сосны, игольчатые ели.
Кони шли бок о бок, потряхивали гривами, позванивали удилами. В пробудившейся Москве вставали дымы.
Выбрались князья из Москвы, остановились на дороге, что вела на Городец, сошли с коней, обнялись.
– Прощай, князь Андрей, не забывай.
Даниил помолчал и снова заговорил:
– Ночью думал о твоих словах. Может, смиришься, не надобно распри?
– Нет, Даниил, не стану скрывать: я стола великокняжеского ищу. Не суди меня.
Похлопав брата по плечу, Андрей уселся в седло. Дал знак дружине, тронулся.
И снова зазвонил вечевой колокол. Ему ответно ударили на разных концах в била.
Колотили всполошённо, и со всех концов — с западного и восточного, от Святой Софии и через волховский мост — сходился люд на вечевую площадь.
Шли возбуждённые, переговаривались, переругивались. Спрашивали недовольно:
– Почто сзывают?
Им насмешливо в ответ:
– Татарин коня вздыбил!
– Сам татарин. Ливонец аль рыцарь меч обнажил!
– Пустобрёхи! Мели, Емеля, твоя неделя!
– Эвон, ратник плетётся, Ванька-толстогуб, не ведаешь, почто колокол трезвонит?
Ратник в тегиляе — кафтане со стоячим воротником и короткими рукавами — подошёл, высморкался, ответил:
– Филька, сукин сын, из дружины князя сбег, Олексе нажаловался: великий-де князь недоимки, что на Копорье и Ладоге собрал, частью в Переяславль-Залесский отправил.
Плотник, весь в стружке, укоризненно заметил:
– Казну новгородскую пограбил. Вишь, чего удумал!
Шедший рядом с ним старик прогудел:
– Таковое за князьями не водилось. Послушаем, что вече сказывать будет.
А вече уже вовсю буйствовало, бурлило, словно океан в непогоду рокотал, бился грозно. И сквозь рёв слышалось:
– Князь Переяславский Новгороду недруг! Своя рубаха к телу ближе!
– Аль по-иному будет? Переяславль-Залесский — его вотчина!
На помосте посадник и тысяцкий головами вертят, озираются, понимают, что теперь людей не унять, пока сами не утихомирятся. А гнев толпы через край перехлёстывает:
– Кто разрешил Дмитрию скотницу открыть?
Мгновенно тишину нарушил грохот смеха:
– Хы-ха! Дак мы и дозволили на вене в прошлый раз! Не мы ль кричали «Дозволяем!»?
И снова зашумело вече, гудело многоголосо. Кто-то выкрикнул?
– Такой князь нам не надобен!
Его тут же поддержали. И забурлило вече:
– Прочь его из Новгорода!
Посадник с тысяцким по толпе глазищами зыркают: ну как толпа на них зло сорвёт! Вдруг расступился люд, через площадь шагал архиепископ — в рясе, даже шубу поверх не накинул. Едва на помост взошёл, на Параскеву Пятницу поклон отвесил, спросил гневно:
– Сказывайте, какие обиды нанёс князь Великому Новгороду?
И тотчас из толпы, которая близ помоста теснилась, раздалось:
– Он нам не князь, он казну нашу ограбил!
– Не признаем князем!
Тысяцкий и рта не раскрыл, как новгородцы всеми концами заорали:
– Не желаем! Не впустим в город!
Трясёт посадник Семён головой, одной рукой бороду крутит, другой жезл посадничий воздел. А тысяцкий руки разбросал в растерянности.
Сколько бы ещё волноваться вечу, не выступи впереди помоста архиепископ. Пристукнул посохом, по толпе взглядом повёл. И под его очами начали стихать крикуны.
Негромко, но внятно, так, чтобы всё разобрали, о чём говорит архиепископ, тот произнёс:
– Вы, люди Новгорода, прежде свою волю высказывали. Что ныне велите?
– Не впускать в город! Встретить с оружием!
– Хоть он и сын Невского, да нам не князь!
Глаза архиепископа остановились на боярах у помоста. И те зашумели:
– Не признаем!
Тут от ремесленного люда отделился староста кузнецов рыжий Архип. Потрясая пудовыми кулачищами, пролез через толпу.
– В прошлый раз промахнулись, — пробасил он, — а ноне такой оплошности не допустим. Князем великим не признавать, а тысяцкому встретить его и недоимки, какие привёз, принять. Самому князю от ворот поворот.
Старосту поддержали дружно:
– Верно сказывает Архип!
Переглянулись посадник с тысяцким. А архиепископ снова посохом пристукнул:
– Быть по-вашему, Господин Великий Новгород. Таков ваш приговор!
Перекрестившись, спустился с помоста.
Филипп бежал из дружины, вёрст за пятьдесят не доезжая до Новгорода. Ночью бежал, таясь, когда сон сморил караул. Не углядели дозоры. Утром хватились — ни Филиппа, ни коня.
– Дивен случай: в бездорожье ушёл.
Донесли о побеге воеводе. Да у Ростислава нет удивления:
– Он с ушкуйниками в этих местах бродяжил!
На гридней, которые ночью в дозоре стояли, взъярился:
– Сам ушёл, но как коня увёл?
И тотчас отправился в шатёр князя.
Выслушал Дмитрий, нахмурился:
– Что душа у отрока гнилая, знал, но что на подлости горазд, о том догадываюсь. Не иначе в Новгород подался, тысяцкому жаловаться. — И задумался. — Как мыслишь, воевода, не пошлют ли новгородцы ратников за поездом, какой Самсон на Переяславль повёл?