Усобники
Шрифт:
– Эй, ребята, девки копорьевские каковы? Сладки, небось?
– Медовые!
– Мордатые, глазки узкие!
– Только ли?
– А чисты?
– С дымком чумным.
– Дак мы их в бане попарим! С веничком!
– Гы! Коли так!..
Великий князь Дмитрий сказал воеводе удовлетворённо:
– Вот и добрались мы, Ростислав, до края озёрного!
– Сколь же лет не бывали мы в Копорье?
– Да с той поры, как посылал нас князь Александр Ярославич оборонять этот край от свеев.
– Давно то было! Долго ли ноне пребывать здесь?
Дмитрий не ответил.
Земля
Даже в краю озёрном, где деревню от деревни версты отделяют и всё больше деревеньки-однодворки, неслось известие: из Новгорода князь с дружиной недоимки собирает.
Лопарям такие слухи в удивление. «Мы, — говорят, — татарам выход платили, их переписчики всё взяли. Что князь Новгородский хочет?»
Дни для княжеской дружины настали суетные. В метель и непогоду распахивались ворота копорьевского острожка [9] и выезжали на розвальнях гридни. По однодворкам, по дальним чумам рыскали дружинники, отбирали гривны и меха. Слух о бесчинствах гридней разносился по всему озёрному краю.
9
Острожек — город, селение, обнесенные деревянной стеной, служившие укрепленными пунктами.
Полнился санный поезд. Грузили дружинники мешки кожаные, увязывали в дальнюю дорогу.
В один из вечеров, когда Дмитрий отдыхал, явился к нему тиун Самсон и, едва переступив порог, огорошил князя:
– Княже, Филька, сын Олексы, в чуме лопаря Урхо сблудил с его дочерью. Старик жалобу принёс.
Дмитрий нахмурился, по столешнице пристукнул:
– Из молодых Филипп, да ранний. Где он ноне?
– Суда твоего ждёт, княже.
– Признал ли он свою вину?
– Виновен, княже.
– Коли виновен, высеки его, Самсон, — другим в поучение.
Били Фильку под общий хохот гридней. Один отрок [10] держал Филиппа за ноги, другой — за руки, а тиун хлестал по оголённой спине прутом из тальника, приговаривая:
– Не срами имени княжьего дружинника.
А гридни потешаются:
– Мордата ли девка, Фалька?
– Мазана ли мёдом?
Досчитав до десяти, тиун отбросил прут:
– По первости хватит, а ещё в блуде замечен будешь — вдвойне розог изведаешь.
10
Отрок — член младшей дружины князя в Древней Руси, прислужник; мальчик-подросток в возрасте между ребенком и юношей.
Филипп зубами скрипел, когда били. Не сказать, чтобы больно ему, а срамно. Да и было бы за что: разве лопарка девка?
А Самсон своё:
– Это тебе, Филька, не с ушкуйниками бродяжить, а в дружине служить.
Из Ладоги пришёл в Копорье псковский князь Довмонт с десятком гридней. Втянулся санный поезд в городские ворот гридни разместились на посаде, а обоз поставили неподалёку от избы копорьевского воеводы.
Угрюмый, средних лет, Довмонт, с бородой и волосами, уже подернутыми сединой, долго следил за тем, как бережно подгоняли розвальни, выставляли охрану.
Тиун
Весело пировали в Копорье. За сосновыми столами в просторных сенях, хоть и тесно, уселись гридни, а в торце — воевода Ростислав и копорьевский посадник. Гул и гомон за столами.
А князь Дмитрий с Довмонтом, уединившись в соседней горницe, вели разговор с глазу на глаз.
– Я, князь, с превеликим трудом на Ладоге дань собирал. По дальним чумам и то упирались, на счётчиков ордынских ссылались, — говорил Довмонт. — Да и мыслимо ли, чтоб в кои лета на Руси дважды в год выход брали? Аль не донесли нам летописцы, что постигло киевского князя Игоря, когда он попытался во второй раз остричь древлян? Меж двух сосенок за ноги повесили и пополам тело разорвали.
– Нам ли о том вспоминать, — согласно кивнул Дмитрий. — Но мы брали недоимки, какие за лопарями числились.
– Ох, князь, не верю я в эти недоимки. Обманули нас новгородцы.
– То так. В их коварстве я только в Копорье убедился. И посадник новгородский, и тысяцкий — бояре с хитростью, им лишь бы скотницу пополнить.
– Вот и призвали они тебя, великий князь.
– Они и отца моего при беде в подмогу звали. Однако Невский их хитрости видел.
– Да уж чего там, он бояр и людей именитых, бывало, не миловал. А уж недругов карал без жалости.
Нахмурился Дмитрий, заговорил не сразу, речь повёл медленно:
– Шестнадцать лет Василию было, как отец в поруб [11] его кинул. А всё по вине боярства новгородского. Разливались: «Ты, Василий Александрович, наш князь — Великого Новгорода, и тебя мы чтим. Пускай отец твой, Невский, во Владимире перед ордынцами спину гнёт. Не станем платить дань Орде. Коли чего, Новгород за себя постоять готов». А Василий по молодости и под хмелем гордо вознёсся, выше отца, Александра Ярославича, себя возомнил. За то и поплатился.
11
Поруб — погреб, темница.
Да уж так. На злое дело новгородцы его подбивали — послов ордынских перебить. Но Александр Ярославич измену разоблачил и на вече сказывал: «Василий — сын мой и передо мной ответ понесёт. А за то, что замыслил от Руси отколоться и княжество Владимирское и иные па разграбление татарам подставить, я судом Божьим его сужу…»
Выпили по чаше пива, принялись жевать варёное мясо. Гридин внёс жбан с квасом, разлил по серебряным чашам. Следом подали деревянную доску с большими кусками жареного дикого вепря.
Довмонт кивнул:
– Поди, копорьевцы расстарались.
– Лопари на лёжке подняли. — Дмитрий пригладил бороду. — А о новгородцах ты, Довмонт, истину изрёк. Хоть новгородцы и говорят, Псков-де младший брат Новгорода, но тем словам надо ли веру давать?
Словно вспоминая прежний разговор, Довмонт промолвил:
– Помню, давно то было, Невский ослушников сурово казнил, не миловал бояр новгородских, какие сына его Василия подбивали не повиноваться и отца не чтить.
– Да уж то так. Носы им резали и очи выкалывали, — кивнул великий князь и чашу взял. — Выпьем, Довмонт, за мудрость отца моего, Александра Ярославича.