Успокоительное для грешника
Шрифт:
— И ты поменялся с ним одеждой?
— Я сделал ему саван из своего плаща и одежды — хороший саван — и похоронил его под грудой камней, для обозначения могилы воткнул сосновую веточку. Одежду его взял себе, потому что мне было холодно.
— Ты убегал?
— Нет. Выслеживал одного человека.
— Но как ты жил? — спросила Ракель. — В горах, в снегу и холоде? В прошлом году зима была очень суровой.
— Я нашел оленя — он упал, как вы, сеньра, только у вас нет рогов, чтобы застрять в скалах. Олень висел там со сломанной ногой,
— Кого ты выслеживал? — спросила девушка.
— Не могу сказать, сеньора Ракель, — ответил он с жалким видом.
— Почему, Жуакин? — спросила она.
— Это не наше дело, — сказал Исаак. — Ты шел за ним через горы и пришел сюда. Ты нашел его? И убил?
— Нет, сеньор Исаак. Я в жизни не убил ни одного человека, — искренне ответил Жуакин. — Кроме… — Он содрогнулся. — Неважно.
— Тот человек знал, что ты его преследуешь? — спросила Ракель.
— Нет, сеньора. Я держался в стороне от дорог и тропинок. Иногда шел днем, как он. Иногда ночью. Все зависело от луны и трудности дороги. У меня все было хорошо, пока я не пришел туда, где было очень много людей.
— Что ты имеешь в виду? — спросила Ракель.
— Кто-то украл мои сапоги, — ответил Жуакин. — Снял с ног. Когда я спал.
— Откуда ты знал, куда идти? — спросила Ракель. — Этот человек мог пойти куда угодно, не только в Жирону.
— Дома, — сказал Жуакин, — он все время разговаривал со мной. Был единственным человеком, кто со мной разговаривал. Кроме отца Ксавьера и иногда пекаря. Он пришел в город с тюком вещей для продажи, и долгое время жил у моей матери. Мы были друзьями, — сказал он, и в голосе его прозвучала вся горечь преданной дружбы.
— Вы были друзьями, — произнесла Ракель.
— Да, были. Он был умным. Я не понимал всего, что он говорил, но он все-таки разговаривал со мной. Много раз говорил мне, что чаша не должна лежать спрятанной в шкафу, где никто о ней не знает, кроме меня, ризничего и отца Ксавьера. Он хотел отвезти ее в Жирону, где красивый собор, и поместить ее в соборе. А потом я узнал, что он хочет ее продать. И понял, что, заполучив ее, он отправится в Жирону.
— Ты знал, где находится Жирона?
— Знал, что на востоке. Он сказал мне. И я пошел на восток. Когда вышел на дорогу, стал спрашивать людей, где Жирона. Все знали.
— Ты хотел продать ее? — спросил врач.
— Нет, сеньор Исаак, — ответил Жуакин твердо, словно вел этот разговор уже в сотый раз. — Продавать ее нехорошо. Я хотел, чтобы она находилась в красивом соборе, а не в шкафу, но ей там будет плохо.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю, как знаю и то, где она находится — неподалеку от нас.
— Где она сейчас? — спросила Ракель, стремясь поддерживать этот разговор — любой разговор. Ей было холодно, неуютно, она смертельно устала, сидела в угрожающей тьме и разговаривала с сумасшедшим.
— Поблизости, — ответил он. —
— Все это время она была в его доме? — спросила Ракель.
— Нет, сеньора. Чашу, что я дал ему, он отнес сюда. Я знал, что он так сделает. Мне нужно было только дождаться.
— Баптисту? — спросил Исаак.
— Да, сеньор, — ответил Жуакин. — Вы тоже знали его? Ждали?
— Нет, — сказал Исаак. — Но я немного знал о нем.
Когда их негромкий разговор прервался, тишина стала зловещей. На склоне больше никого не было.
— Где стражник? — спросил Исаак.
— Кто, папа? — спросила Ракель.
— Здесь нет никакого стражника, сеньор Исаак, — сказал Жуакин.
— У дома Винсенса, — заговорил врач, — поставили четверых стражников. Когда мы встретили этого провожатого, они должны были следовать за нами на значительном расстоянии. Ты не видел их? — спросил он, повернувшись к Жуакину.
— Нет, — ответил Жуакин. — А увидел бы. Будь они внизу, думаю, мы бы оба их услышали.
Говорить, как будто, больше было не о чем. Вокруг них царила тишина, изредка нарушаемая жужжанием и писком насекомых да негромкими, угрожающими звуками из леса.
Жуакин лежал, растянувшись, на поросшем травой склоне, глядя в небо и не обращая внимания ни на случайные звуки, ни на своих новых товарищей. Внезапно он сел.
— Смотрите, — негромко произнес он.
Находившаяся в последней четверти луна поднималась над холмами в ясное ночное небо.
— Она кажется слишком яркой, — пробормотала Ракель.
Жуакин поднялся на ноги. Произнес что-то неразборчивое и исчез в пятне темноты — слабой тени, которую отбрасывало дерево в бледном лунном свете.
— Папа, что он сказал? — спросила Ракель.
— По-моему, «здесь», — ответил ее отец.
— Он исчез, — сказала Ракель. — Вошел в тень и скрылся. Будто его и не было.
— Жаль, — сказал Исаак. — Глаза у него, как у сокола, уши, как у дикого оленя. Я был рад, что он с нами, но у него свои заботы.
— Папа, он не блещет разумом, — сказала Ракель.
— По-своему, — пробормотал ее отец, — он мудрее большинства людей. Послушай — луна яркая?
— Кажется яркой, — ответила девушка. — Только ночь до этого была очень темной.
— Тогда нам тоже нужно скрыться в тени, — сказал Исаак. — И в тишине.
Глава двадцать четвертая
Крепко связанный Юсуф лежал переброшенным через луку седла своего похитителя. Он проехал невесть какое расстояние в этом неудобном и унизительном положении, по пути не видел ничего, кроме земли под копытами лошади и случайного моста. Большей частью они избегали дорог, ехали по усеянной камнями луговине и руслам пересохших от летней жары речушек. Лошадь дважды спотыкалась. Юсуф был уверен, что его шея окажется сломана, прежде чем они доедут до места.