Успокой моё сердце
Шрифт:
В общем, задумка приготовить Джерри завтрак, который на сто процентов придется ему по вкусу, потерпела крах. Надо придумать что-нибудь другое.
Идею дает одна из упаковок, самая большая. На её красно-желтой картонной поверхности изображен поднос с завтраком, в центре которого стоит какая-то желтоватая, неизвестная мне каша, а чуть позади – две чашки кофе и маленький, скромно притулившийся у самой стенки, кекс.
…А что насчет шоколадных маффинов?
Я помню, Эдвард говорил о запрете… но сейчас мне все равно. Дети
Я проверяю все ингредиенты, перевернув порядок в полках окончательно и, к счастью, убеждаюсь, что все есть. Подойдет.
Готовка вообще потрясающая вещь. Она дает возможность не только успокоиться и собраться, но и занять делом голову и руки, не пуская глупых мыслей внутрь сознания. Может быть, потому после гибели отца я полностью заняла мамино место на кухне? И она, кстати, была совершенно не против его отдать. Рене никогда не любила готовить, хотя получалось у неё довольно неплохо. Почти как у бабушки.
Не спеша, полностью сконцентрировавшись на процессе, исполняю все семь шагов кулинарного рецепта из большой оранжевой книги, давным-давно обнаруженной на нашем чердаке. Итак, растопить шоколад – готово. Влить сливки – уже. Добавить кофе – помня о Джерри, кладу куда меньше положенного количества. Сахар, мука, яйца – перемешать и…
Негромкие шаги привлекают внимание, вынуждая оторваться от завтрака. Чьи-то маленькие босые ножки прокрадываются по ступеням лестницы, выдавая себя тихими звуками, которые она в рассветной тишине не скрывает.
Нежно улыбнувшись белокурой головке, промелькнувшей между толстыми перилами, возвращаюсь к тесту, делая вид, что не замечаю малыша.
Выждав две минуты тишины, наблюдая за тем, что я делаю, сонными глазками, Джером решается-таки показаться.
В тот самый момент, когда я достаю формочки с верхнего ящика, крохотные теплые ладошки обхватывают мои ноги.
– Привет, - впускаю в голос каплю удивления, поворачиваясь к мальчику, - кто-то у нас уже проснулся?
Джером, продолжая обнимать меня, вздыхает. Ничего не говорит.
– Да это Джерри! – радостно восклицаю, поднимая свое сокровище на руки, - с добрым утром, мой хороший.
Дважды моргнув, прежде чем посмотреть на меня, белокурый ангелочек снова вздыхает. В его глазах серьезность слилась с чувством вины. Он выглядит немного потерянным, но в то же время глубоко задумавшимся одновременно. Губки подрагивают. Сейчас он похож на малыша из ночи. Такой же хрупкий, такой же бледный.
– Солнышко, что?..
– Мама, - мальчик перебивает меня, поглаживая пальчиками мою щеку, - мама…
– Тебе снилась мама, родной? – чмокаю детскую ладошку, понимающе глядя в драгоценные камушки, - ничего, это был просто плохой сон.
– Мама, - с долей упрямства повторяет Джерри, обвивая меня за шею.
Я – мама? Он об этом?
Натыкаясь
– Мама! – увереннее, громче зовет он, целуя мое лицо, - мама, мама, мама! Мама!
Будто бы доказывает кому-то…
Верно. Догадки оправдались.
– Ну конечно, сыночек, - улыбаюсь ему со всей возможной лаской, какую только могу в себе найти, - твоя мама.
Как же приятно произносить это слово! Сыночек… Я чувствую себя самым счастливым человеком на свете. С Джерри мне не больно. Что бы ни случилось.
Наконец-то его губ касается улыбка. Не отказываясь от неё, мой ангелочек прижимается ко мне всем телом, успокоено выдыхая.
Поглаживает волосы на спине, тихонько бормоча:
– Люблю.
– А я тебя как люблю, - отзываюсь ему, легонько укачивая из стороны в сторону, - у меня самый замечательный мальчик на свете.
Подобное признание окончательно расслабляет его. Прикрыв глаза и искренне улыбаясь, Джером выглядит совершенно спокойным. Ничто не может его потревожить.
И прекрасно. Так и должно быть. Он – ребенок. Он ни в чем не виноват. Он – маленькое солнышко. И он должен быть счастливее нас всех, спокойнее нас всех, радостнее нас всех вместе взятых.
Держу на руках Джерри и понимаю, что справлюсь. Эти дни я ему точно не испорчу, что бы ни случилось. Потом, в Америке, придется столкнуться со страхами и людьми, желающими его смерти, но сейчас… Нет. Я растворю его в себе, я спрячу его от них. Большая Рыба не посмеет даже взглянуть на Джерома.
– Родной, - нахожу, что это самый подходящий момент, тем более после таких мыслей, - что бы ни случилось, кто бы тебе что ни говорил, я хочу, чтобы ты знал: я никогда не дам тебя в обиду. Любого, кто заставит тебя плакать, любого, кто сделает тебе больно – накажу. К моему мальчику никто не посмеет притронуться.
Джерри затихает. Выглядит удивленно-встревоженным, когда драгоценные камушки смотрят на меня. Но говорю. Все равно говорю. Чтобы сомнений, как в самолете, больше не было.
– Если ты… сомневаешься во мне, - бормочу, припоминая ту ночь, - если что-то хочешь спросить или рассказать… Джерри, в любое время дня и ночи я выслушаю тебя. Договорились?
Он быстро-быстро кивает.
– Люблю, - кусает губки, обнимая ещё крепче прежнего, - мама, люблю, мама…
Такое ощущение, будто бы я ему не верю.
– Я знаю, - успокаивающе глажу детскую спинку, - я сказала это, солнышко, чтобы тебе не было страшно. Я ничуть не сомневаюсь, что ты меня любишь.
Джером устраивается на моем плече, ещё раз кивнув. Задумчиво глядя на прядку волос, проводит по ней пальчиками, успокаивая дыхание.
– Ну вот, - улыбаюсь, наблюдая за тем, как постепенно расслабляется его личико, - давай пока я закончу с завтраком, а ты посмотришь мультик?
Предлагаю, оглядываясь на незаполненные металлические формочки.