Успокой моё сердце
Шрифт:
Я глубоко вздыхаю, когда порыв ветерка становится чуть ощутимее. Свежий воздух, особенно морской, прекрасное лекарство от любой боли.
Может, пора вставать? Новый день уже наступил, Джерри скоро проснется…
Но не могу. При всем желании я не могу. Тело налилось свинцом, в горле пересохло. Боюсь пошевелиться, дабы не усугубить все окончательно.
Время слезной истерики явно не пошло мне на пользу.
Кажется, этой ночью было все. Все, начиная от боли и разочарования и заканчивая глупостью, страхом и осознанием самых невероятных вещей…
В который раз общеизвестная пословица про «вовремя остановиться» выходит на первый план,
Да. Стоило.
И не тогда, когда постель утонула в соленой влаге, не тогда, когда дело дошло до кровотечения… раньше. Гораздо раньше. В тот самый момент, когда захотелось признаться. Сделать глупость, не поддающуюся описанию. Зачем-то, ради каких-то невнятных целей открыть перед человеком, совершенно в этом не нуждающимся, душу. Уверена, если такая дилемма снова встанет на пути, я заставлю себя молчать любой ценой. Убегу, сбегу, уткнусь лицом в подушку – что угодно. Уж слишком больно и тяжело терпеть последствия необдуманных решений…
Я была ко многому готова. Но фраза оригинального Эдварда «ты ошибаешься» явилась полнейшей неожиданностью и словно бы перерезала что-то внутри меня. А потом было «вот, на чем кончается любовь»…
…Это отвратительное ощущение. Настолько отвратительное, что невозможно описать его словами или привести примеры из жизни, способные передать хоть какую-то часть того чувства. Ужасно? Несомненно. Больно? Вполне. Не повторяйте чужих ошибок.
Интересует лишь вопрос, почему получилась такая ситуация. Мне казалось, мужчина готов. Мне казалось, я ему нравлюсь и значу что-то большее, чем кто-либо из знакомых женщин. Его слова про безопасность меня успокаивали, его касания, обещания, поцелуи – заставляли верить. Я полностью ему доверяю. Все самое что ни на есть ужасное, страшное, болезненное, грязное… Я доверила ему всю себя, сказав эти чертовы три слова. И вот что имею в итоге.
Неужели все, что было – вымысел? Притворство? Неужели он вправду не понимает, как сильно я его люблю? Как сильно хочу быть рядом?..
Во мне причина? Я веду себя не так, как следует? Не имею достаточного опыта? Не сплю с ним?
Не даю ему наркоту, когда потребует?..
Последнее предположение вырывает изнутри наружу парочку слезинок. Тонкими струйками спускаясь по щекам, они теряются в одеяле. Сглатываю, поспешно зажмуриваясь, предупреждая новую волну рыданий.
Нет.
За сегодня я уже достаточно выплакалась.
Как бы там ни было, мистер Каллен, ваши слова предельно ясны. Спасибо, что показали правду вовремя. Отныне заниматься глупостями я больше не буду. Вы убедили. И слоник.
Я помню это: рука саднила, тело трясло, а слезы, безмолвно, без рыданий текущие по щекам, облегчения не давали. Оставаться более в этой комнате не было смысла. Однозначно.
Может быть, я действительно не знаю, кому сказала «люблю»? Мой Эдвард и Барон, необъяснимо преобразившийся из-за своего бешенства, один и тот же человек? Не верю.
Я, обвив руками подушку, лаская её так, будто успокаиваю саму себя, тщетно ищу мысль, помимо Эдварда, за которую можно зацепиться и вырваться из этого безумия. Тихий отдых? Море, солнце, спокойствие? Как бы не так!
Я больше не выдержу слез. Я больше не могу обо всем этом думать!..
И, через бесчисленное множество попыток, свое спасение я нахожу. Ответ подсказывает та самая подушка. Вернее, то, как мой мальчик, сжав её этой ночью до белизны пальцев руками, рыдал, заливаясь горькими слезами. Его кошмар – наяву и во сне. Его боль –
…Эти слезинки оправданы. Всхлипнув, позволяю себе пожалеть о судьбе моего ангелочка, даже не поднимая пальцев, чтобы стереть соленые дорожки. Сейчас – можно.
То, что я услышала из рассказа… его папы, было поистине ужасно. Поистине душераздирающе и невероятно. И его слезы, его мольбы и крики преобразуются в моей голове в единый ролик, подкрепленный сводящими с ума картинками произошедшего.
«Сожгла».
«Сожжен».
«Восемь месяцев».
В груди разгорается пламя, сметающее все на своем пути. Крепче впиваюсь руками в злосчастную подушку, глотая слезы. Он мой, слышишь? МОЙ! Я не позволю никому и ничему сделать ему так же больно! Я не оставлю его ни на минуту, если будет нужно! Я собственноручно затушу любой огонь и остановлю любую катастрофу, дабы спасти его. Мой мальчик нуждается в защите. Мой мальчик её получит. Джером мое истинное сокровище. Мой драгоценный камушек, мой ребенок, мое солнце. И что бы ни происходило между мной и его отцом, чтобы ни сделала его мать, как бы он ни боялся и как бы ни относился ко мне, я буду любить его всю свою жизнь. И всю жизнь буду делать то, что поможет ему быть счастливым, здоровым и безмятежным.
И начать стоит, пожалуй, сейчас. Эти четыре дня – его отдых, его безопасные деньки под солнышком и рядом с океаном. Пора спокойствия и уюта, пора любви, искренней и чистой. Я не имею никакого права испортить ему оставшиеся выходные. Я возненавижу себя, если сделаю это после того, что услышала.
История Эдварда на многое открыла мне глаза. Как и то, что было после…
Итак, первостепенная задача: прийти в себя. К тому времени, как Джерри откроет глазки, я снова буду веселой улыбающейся Беллой, готовой день напролет резвиться в водной глади, строить песочные замки и, поедая такие любимые моим мальчиком абрикосы, смотреть «Чипа и Дейла».
…Создание, предстающее в зеркале, как только я подхожу к нему, пугает своим видом. На миг даже кажется, что задача невыполнима. С выбеленной кожей, с красными, потухшими, уставшими глазами, с подрагивающими синеватыми губами и гримасой, исказившей их, я не узнаю себя. Подсказывают, что увиденное – правда, алые полосы, размазанные по всему лицу. Запекшаяся кровь выгодно выделяется на бледной коже. Я. Без сомнений.
Забираю с полки полотенце, включая воду. Её шум эхом отзывается в по-прежнему беспокоящей голове, но пытаюсь абстрагироваться, игнорируя это. Получается.
Джерри… ради Джерри.
Под конец, заканчивая водные процедуры, исправляю недочеты, пытаясь вернуть коже прежний вид. В конец отчаявшись, испугавшись мертвецкой бледности, делаю то, что давным-давно отправлено в архивы памяти: выуживаю из недр ванной полки тональный крем, снимая с банки крохотную крышечку…
*
*
Овсянка – любимое блюдо Джерома. С фруктами, с джемом, с молоком или с сахаром – он готов есть её в любом виде, я подметила это ещё в особняке. Но на полке кухонной тумбы её нет. Любые другие – сколько угодно, в цветастых упаковках с красивыми картинками, от которых текут слюнки – но не овсянка. Тот, кто закупал продукты, её не ест?..