Успокой моё сердце
Шрифт:
И при его звуке, при едином, самом первом звуке, что долетает до ушей, Джером, дернувшись, вырывается из моих рук, подаваясь назад с немым криком. Его трясет, личико бледное, а изогнувшиеся от ощутимой боли губки совсем белые. Он правда поверил. Каждому слову.
Каллен шумно сглатывает, сжав зубы.
– Он в порядке? – обращаясь ко мне с той умоляющей, отчаянной просьбой забыть то, что было сказано, не усомниться в их обладателе, малахиты блестят от соленой влаги.
Я понимаю, что речь идет о физическом плане. О моральном лучше промолчать…
–
Эдвард заставляет себя сделать глубокий вдох, не позволив ничему изнутри вырваться наружу. Догадываюсь о том, что там затаилось и какой силой оно обладает. Джерому пока с подобным не справиться. Ему нужно время.
Ему снова нужно время…
– Тогда можно лететь. Мы вернемся в Чили.
Не думаю, что на это следует отвечать. А потому, просительно протянув руки к белокурому созданию, привлекаю его обратно к себе.
*
Все-таки огромное количество событий в нашей жизни происходит чересчур быстро, чтобы как следует запомнить их или подготовиться. Стремительные и моментальные, настигающие мгновенно и не отпускающие до самого конца, как вагончики, на миг застывающие в мертвой петле американских горок, события влекут нас за собой, не давая остановиться. А потом, когда приходит время, с громким визгом, с непонятным треском, с быстрым, доходящим до искр торможением, сообщают, что «все кончилось».
То же самое происходит сегодня с нами. Со всеми.
Кажется, всего два часа назад и я, и Джаспер безмятежно разговаривали на черных креслах, ожидая возвращения Эдварда, до которого оставалось жалких двадцать минут. Я смотрела на Джерома, я видела посадки и взлеты самолетов… я не могла даже предположить, что будет дальше и, что самое главное, с какой скоростью будут развиваться события.
Однако все уже случилось. Я плохо помню подробности, но основная картина, как и основные итоги, вполне ясна.
Сложно поверить, наверное, даже невозможно, принимая во внимание все, что связывает нас с Кашалотом, но он мертв. Я видела, что мертв. И даже если бы нет – после такого количества пуль не в состоянии открыть глаз даже терминатор. Крик по-прежнему стоит где-то в горле, а глаза, с которых давным-давно уже пропали слезы, печет.
Эта развязка слишком быстра. Настолько, насколько никто не в состоянии себе даже представить. Такое ощущение, что я внутри вакуума, а время наоборот, где-то там, за невидимой стеной, и для него нет ограничений. Оно бежит… бежит и бежит, даже не оглядываясь.
К тому же, снаружи в принципе что-то непонятное, а внутри – не до конца осмысленное. Я будто бы в прострации. Наверное, это эйфория, но если так, то поздновато…
…Мне до сих пор кажется, что все это – шутка, сон, продуманный розыгрыш, что угодно… не может человек, так долго бывший неотъемлемой твоей частью, так
Однако белокурая головка на груди, тесно прижавшаяся, несмотря на то, что снотворное начало действовать больше двадцати минут назад, опровергает подобную теорию. Теплое тельце, все ещё чуть-чуть подрагивающее, спрятанное под одеялом, в моих руках. Помню вид малахитов, в которых со скоростью быстродействующего яда, разлетающегося по организму, расползалось уверение в предательстве самого родного человека, и оттого я глажу уже спящего малыша нежнее. Это была не просто боль, это было его безумие. И последствия этого нам придется принимать…
Хуже всего то, что подобным своим поведением Джером терзает и Эдварда. Два составляющих одного целого, инь и ян из игрушки-медальона, складывающегося вместе, что была у меня в детстве, слишком чувствуют друг друга. Раньше это помогало. Сейчас убивает последнюю надежду.
Я не представляю, что мы будем делать дальше. Мысли спутаны в пестрый клубок, хочется спать, хочется видеть, как оба Каллена улыбаются и как никто из них не плачет… я слишком, слишком сильно люблю их, чтобы наблюдать такие вещи, как во время взлета.
Эдвард пытался извиниться. Пытался, как и в день возвращения в особняк после ночи с ядом. Он взывал к своему сыночку, говорил, как любит и что готов сделать, чтобы это доказать. Но Джерри не слушал, отворачиваясь. И не давал к себе притронуться. Как только мужчина делал шаг нам навстречу, он взвизгивал, что есть мочи прижимаясь ко мне. Такого страха дети не испытывают даже после страшнейшего кошмара…
Он и не уснул бы, если бы не лекарство. У него бы просто не получилось. Да и то, после приема заветной таблетки до тех пор, пока папа не покинул салон, он отказался закрыть глаза…
И пусть все так безнадежно, пусть, пока мы глубоко в трясине, хотя, по сценарию, должны крепко стоять на твердой земле, но я уверена, Джерри сможет простить. Он сможет вернуть бывшее доверие между ними с Калленом. Иначе нельзя. Иначе просто невозможно.
Цифры на дисплее тонкого телефона сменяются в такт моим мыслям. Час ночи и двенадцать минут.
За окном – темнота, в салоне (все тот же самолет, хотя настроение совсем иное) тишина и тихонькое гудение двигателя. Эдварда нигде не видно.
К черту мысли, есть дела поважнее, чем праздные рассуждения. Тем более, какой в них теперь смысл?
Убедившись, что малыш спит, я, поцеловав напоследок его лобик, опускаю тельце на мягкие простыни. Накрываю все тем же одеялом, поправляя его края так, чтобы ни одна капля холодного воздуха не добралась до моего мальчика.
А потом встаю и, стараясь не шуметь, а следовать и даже дышать беззвучно, отправляюсь на поиски мужчины. Хочу его обнять. Хочу почувствовать себя в безопасности, услышать родной запах и голос, увидеть дорогое лицо и ещё раз доказать ему, проговорив слово-признание, то, что на борту авиалайнера неприкосновенностью можем похвастаться мы все.