Уст твоих бурный ветер
Шрифт:
– Значит, я и еще шестеро… - Хлаш не стал спрашивать, зачем Тилосу столько золота. Если дело как-то касается Народа, тот расскажет сам. Если не касается - то и не надо.
– Найдем. Мой лагерь в пяти верстах. Как раз к рассвету доберемся.
– Нет, Хлаш. Боюсь, ты староват для дальней гонки. Мне потребуется молодежь.
– Хорошо.
– Хлаш никак не выдал своих чувств. Да, его слова справедливы. Сто лет от роду - еще не старость, но и далеко не молодость. Но как же все-таки обидно слышать такое от друга! От бессмертного друга… - Света уже достаточно для перехода, но по сторонам тебе придется глядеть на пару с Кургашем. Я не хочу принимать вторую порцию ночной гадости.
– Не волнуйся, - грустно усмехнулся Тилос.
– Сегодня все еще будет тихо. Мои люди по деревням начнут кричать о вторжении только завтра. Вот
Элиза не знала, сколько времени она провалялась в бреду - день, два или неделю. Смутные фантасмагорические образы плавно перетекали друг в друга, иногда напоминая кого-то знакомого, иногда превращаясь в неведомых чудовищ. Она от кого-то убегала, ее загоняли в угол, она дралась, вырывалась на свободу и снова убегала…
Когда она впервые разобрала обращенные к ней слова монахини, в узкое окно били лучи заходящего солнца. Узкий соломенный тюфяк только что не хлюпал от пропитавшего его пота. Монахиня - позже девушка узнала, что ее зовут сестра Камия - осторожно напоила ее сначала горячим соленым бульоном, а потом травяным настоем. Затем Элиза уснула - уже без бредовых кошмариков и вообще без сновидений. Впрочем, ненадолго - среди ночи ее пробудило настойчивое желание сходить до ветру. Жар ушел, осталась лишь страшная слабость. Сонная сиделка помогла ей воспользоваться ночным горшком, уложила обратно в постель и, сочтя свой долг исполненным, засопела на табуретке при свете догорающей лучины. Какое-то время Элиза бездумно лежала, глядя в темноту комнаты, потом сон снова сморил ее.
Долго оставаться в постели она не смогла. С трудом перетерпев следующие день и ночь, с рассветом она решительно выбралась с лежанки и натянула что-то вроде грубой рясы для послушниц, которую ей сунули взамен не подобающего девице мужского одеяния. Голова еще немного кружилась, но она заставила себя проделать урезанный разминочный комплекс. Уже после второго упражнения она поняла, что так жить нельзя, и сбросила рясу, доделав зарядку нагишом, до полусмерти шокировав не вовремя зашедших сестру Камию и еще пару важно надутых монахинь в рясах из прекрасной тонкой шерсти и белых клобуках целительниц. Последовала длиннющая нотация, из которой Элиза вынесла, что порядочной молодой девице неприлично, во-первых, разоблачаться донага даже в полном одиночестве и, во-вторых, махать руками и ногами как ветряной мельнице. В ответ девушка с неизвестно откуда взявшейся храбростью устроила небольшой скандал, потребовав взад свою старую одежду или хотя бы просто штаны с рубахой. После получаса пререканий сестра Камия, наконец, сдалась и послала прибежавшую на шум монахиню за требуемым.
В течение дня девушка выяснила несколько любопытным вещей. Во-первых, Тилос смылся немедленно после того, как их привезли сюда, пообещав, впрочем, вернуться. Во-вторых, в небольшом дворике, соединявшем женскую и мужскую половины монастыря, невозмутимо сидел стражник, длинноусый и окольчуженный, с алебардой и длинным кинжалом на поясе. К монахиням его не пустили, но девушке ясно дали понять, что сидит он здесь по ее душу и сбежать просто так не удастся. Днем на окружавших монастырь огородах, обнесенных высокими стенами, усердно трудились святые братья и сестры. На ночь туда выпускали свирепых псов, бесшумными тенями скользивших сквозь мрак. После первого же захода солнца неосторожно вышедшей на прогулку Элизе пришлось позорно спасаться бегством от парочки злых духов в псином образе. Спасло ее от увечий, вероятно, только чувство опасности, пробудившееся в самый последний момент - когда она почти захлопнула за собой тяжелую дверь. Сестра Камия, узнав о происшедшем, всплеснула руками и долго рассказывала Элизе, какие ужасные чудовища и нежить рыскают по долам и весям, когда Отец наш Солнце отправляется спать за дальний окоем.
Элиза не стала объяснять ей, что неоднократно ночевала под открытым небом и ни разу не сталкивалась с духами, водяными, лешими и прочим сказочным народцем. Она еще не поняла, как себя вести. С одной стороны, Тилос обещал вернуться. С другой - ее держали здесь в явном заточении. Да и ее тщательно скрываемые способности вполне могли обеспечить ей статус ведьмы и соответствующие последствия. Впрочем, на побег сил пока не собрать. Поразмыслив, она решила держать язык за зубами и побольше присматриваться к окружающему. Авось да и сообразит что…
Потянулись долгие дни и тягостные ночи. Стиснув зубы и не обращая внимания на косые взгляды окружающих, Элиза продолжала тренировки. Тесная - сажень на сажень - келья не позволяла отрабатывать даже простые техники, так что волей-неволей пришлось выбираться на свежий воздух. Кроме ее собственной одежды, выстиранной и заплатанной, ей дали какие-то грубо-шерстяные штаны и короткую рясу, явно с плеча кого-то из послушников из мужской половины. Ни тот, ни другой комплект не годился для тренировок. Единственным подходящим для отработки страховок местом оказался тот самый плотно утоптанный дворик с постоянно сидевшим в нем стражником из приставленных - как шепотом сообщила Элизе сестра Камия - самим его святейшеством. Элизе было все равно - пусть смотрят, если хотят - но сестру Камию наверняка хватит удар, если ее подопечная покажется мужчине в голом виде. Приходилось париться в монастырских обносках. Зато после занятий она уходила к колодцу на женской половине и, сбросив с себя пропотевшие тряпки, с наслаждением обмывалась из бадейки. Весна стояла на удивление теплая, и колодезная вода за несколько даже ночных часов вполне успевала прогреться. Приезжие лекарки только качали головой, неодобрительно поджав губы, наблюдая за ней. Впрочем, снова заболевать девушка явно не торопилась, и в конце концов на ее чудачества махнули рукой.
Возникли и другие проблемы. Сестра Камия, которую, похоже, назначили персонально ответственной за тело и душу Элизы, по несколько раз в день подступала к ней с душеспасительными разговорами. Элиза не распространялась о своем прошлом, но упомянуть, что она полукровка по происхождению, пришлось. Южный загар слезал быстро, и сейчас спутать девушку даже с относительно светлокожей биберкой было невозможно. Поскольку Элиза не помнила, святили ли ее при рождении, наставница загорелась энтузиазмом и решила не откладывая святить ее, пусть даже и во второй раз. Отбиться от нее стоило немалых трудов. После одной особенно обидной реплики в адрес Отца-Солнца разозлившаяся Камия даже попыталась отправить ее к сеновалу, где секли нерадивых послушниц. Пришлось грубо уронить на землю пару сестер, поторопившихся с выполнением приказа. Перепугавшаяся до полусмерти Камия отскочила, быстро рисуя в воздухе знаки для отпугивания злобных духов. Элиза, не глядя на нее, ушла к себе в келью. Внутренних запоров в монастыре не держали, но беспокоить непокорную никто не стал. Возможно, с другой и не стали бы особо церемониться, но ценную заложницу, охраняемую приказами самого отца Семлемена, не посмели даже лишить ужина. С тех пор попытки бесед прекратились, а сестра Камия, проходя мимо девушки, оскорбленно вздергивала подбородок.
С тех пор наставлять девушку на путь истинный никто не пробовал. Ее старательно избегали, отворачивались при случайной встрече в коридорах, не отвечали на вопросы. Приезжие монахини - и те убрались восвояси. Дни тянулись словно болото - скучные, не занятые ничем, кроме тренировок и тягостного безделья в неизвестности. Иногда Элиза выбиралась на гребень стены и сидела там, свесив ноги вниз и рассматривая местность, намечая план побега. Однако спрыгнуть с высокой стены, сразу под которой начинался довольно крутой склон, казалось самоубийством. Тем более, что она постоянно чувствовала спиной настороженные взгляды братьев и сестер, ни на секунду не оставлявших ее в одиночестве под самыми невинными предлогами вроде прополки ближайшей грядки. Даже во время общих молитв, когда по визгливому призыву муэкана с главной башенки все поспешно начинали творить молитвы, кто-то постоянно буровил ее взглядом. Если ей и удастся выбраться незамеченной, по ее следу немедленно пустят собак.
Прошло десять дней, которые Элиза отмечала царапинами на стене. Без пометок она запуталась бы в монастырском однообразии, где время текло одной густой рекой патоки, однообразной и бесцветной. В бреду она валялась три дня, так что всего Элиза торчала здесь уже почти две седмицы. Она окончательно решила, что нужно бежать, а там будь что будет. Если она действительно нужна Тилосу, он найдет ее. А если и не найдет - она помнила пару адресов в Граше, куда можно обратиться при последней нужде. Но нужда действительно должна стать крайней: Тилос бросил ее здесь, почти предал, спокойно отправившись по своим делам. Она не обратится к нему за помощью без последней необходимости!…