Устал рождаться и умирать

Янь Мо

И спокойно вернулся домой. Заглянул в восточную пристройку — твоя жена ещё печёт блинчики. Похоже, в этом она черпала радость и покой, на лице блуждала загадочная улыбка. На утуне зачирикал воробей; не прошло и десяти минут, как птичий щебет разлился по всему городу. Луна постепенно тускнела, наступал печальный рассвет.

ГЛАВА 44

Цзиньлун хочет построить туристическую деревню. Цзефан наблюдает в бинокль

…Мне кажется, в каком-то документе, связанном с Цзиньлуном, я прочитал о его желании превратить Симэньтунь в деревню исторического туризма, где во всём будет сохранён облик времён «культурной революции». В своём докладе об осуществимости проекта он с немалой долей диалектики утверждает, что, уничтожив культуру, «великая культурная революция» одновременно создала новую. Он хочет заново начертать на стенах стёртые лозунги, снова повесить громкоговорители, вновь установить сторожевую вышку под абрикосом, восстановить рухнувшую под ливнями свиноферму. А ещё разбить на восточной окраине деревни поля для гольфа площадью пять тысяч му. Что же касается крестьян, которые останутся без земли, они будут давать в деревне представления

о том, чем они занимались во время «культурной революции»: проводить «собрания критики», водить напоказ «каппутистов», играть «образцовые пьесы», исполнять «танцы преданности» и так далее. Ещё он пишет, что можно будет воспроизводить в больших количествах аксессуары времён «культурной революции» — нарукавные повязки, пики, значки с Председателем Мао, листовки, дацзыбао… [269] Кроме того, можно также разрешать туристам принимать участие в собраниях «воспоминаний о горьком прошлом», смотреть представления пьес о «горьком прошлом», есть такую же еду, как в «горьком прошлом», слушать рассказы стариков, беднейших крестьян, о жизни в старом обществе… «Усадьбу Симэнь нужно сделать музеем единоличника, — писал он в своём докладе, — создать восковые фигуры Лань Ляня, его осла с протезом и вола с отсечённым рогом. В этих мероприятиях в значительной мере присутствует постмодернизм, — отмечал он, — а это непременно вызовет интерес городских жителей и иностранцев. Как только они его почувствуют, сразу раскошелятся. Их кошельки похудеют, наши вспухнут. После тура по деревне времён „культурной революции“, — продолжал он в докладе, — мы отправляем их в современный развлекательный комплекс, где их ждёт красное вино и зелёные фонари — как говорится, „песни, женщины, гончие и скачки“». Он спал и видел, как бы захватить все земли к востоку от деревни вплоть до самой косы семьи У, разбить там поля для гольфа по высшим мировым стандартам и построить громадный увеселительный центр, где будет всё, что есть в индустрии развлечений. Он был готов также соорудить на песчаной косе семьи У бани, подобные древнеримским термам, целый город азартных игр, похожий на американский Лас-Вегас, а также разбить там, на косе, тематический парк скульптур, посвящённый потрясающей битве людей и свиней, что разыгралась там более десятка лет назад. Этот тематический парк должен заставить людей по-иному взглянуть на защиту окружающей среды, сформировать представление о том, что всякая тварь наделена умственными способностями. Несомненно, нужно особенно выделить и преподнести тот случай, когда хряк спас детей, вытащив их из ледяной воды. В докладе упоминалось также о планах постройки выставочного центра для проведения ежегодных конференций по домашним животным, что привлекло бы иностранных гостей и иностранные капиталы…

269

Дацзыбао(досл. газета больших иероглифов) — написанные от руки плакаты, которые вешали на стены. Широко использовались во время «культурной революции» для пропаганды и обличения.

Пролистывая это написанное со всей серьёзностью исследование о возможности осуществления проекта, которое он направил для рассмотрения в соответствующие отделы, и глядя на восторженные резолюции главных руководителей уездной управы, я не переставал качать головой и вздыхать. Я вообще-то держусь старого. Люблю землю, люблю запах навоза, с удовольствием вёл бы жизнь крестьянина, с огромным уважением отношусь к людям старой закалки, как мой отец, которые живут крестьянским трудом. Но таким людям уже не угнаться за тем, как развивается сегодня мир. А я ещё взял и влюбился как сумасшедший, да ещё у жены развод попросил — это тоже старомодно, явно не по-современному. Не в силах выразить своё отношение к подобному исследованию, я лишь нарисовал кружок напротив своего имени в знак одобрения. И вдруг задался вопросом: из-под чьего пера вышел этот документ, где одно разглагольствование и кружение вокруг да около? В окне вдруг показалась хитро ухмыляющаяся физиономия Мо Яня. Я ошалело размышлял, каким образом его лицо могло оказаться на высоте третьего этажа, более чем в десяти метрах от земли, и тут из коридора донёсся шум. Я бросился открывать и увидел Хэцзо. В одной руке нож для овощей, в другой — длинная верёвка. Волосы взлохмачены, в уголках рта кровь, остановившийся взгляд; она приближалась, подволакивая ногу. За ней с ничего не выражающим лицом следовал мой сын. С пышущего жаром хвороста в ранце у него за спиной капало масло. За сыном трусил наш свирепый пёс, большущий как телёнок. На шее у него болталась фляга с водой, которую сын брал в школу, вся в картинках из мультиков. Ремешок длинный, и она на каждому шагу стукала пса по ногам…

Я вскрикнул и проснулся. Лежу одетый на диване, лоб в холодном поту, сердце колотится. Голова одеревенела — побочное воздействие снотворного, — от льющихся в окно лучей зари режет глаза. Я с трудом встал, кое-как сполоснул лицо. Глянул на электронные часы на стене: полседьмого. Зазвонил телефон, я снял трубку. Молчание. Говорить что-то просто так не хотелось, и я с трепетом ждал.

— Это я. — Говорит, будто горло перехватило. — Я всю ночь не спала.

— Не волнуйся, у меня всё в порядке.

— Давай принесу тебе поесть.

— Не приходи ни в коем случае. Не то что я чего-то боюсь, могу с мегафоном на крышу выйти и сказать, что люблю тебя. Но о последствиях страшно даже подумать.

— Я понимаю.

— В ближайшее время нам нужно видеться пореже, чтобы не давать ей повода…

— Я понимаю, я чувствую, что недостойна и на глаза ей попадаться…

— А вот так совсем не надо думать. Если и есть вина, то виноват я. Разве не Энгельс сказал, что брак без любви — самая большая безнравственность? Значит, на самом деле мы всё делаем правильно…

— Давай баоцзы [270] тебе куплю и оставлю на проходной, хорошо?

— Не надо приходить, говорю тебе, не волнуйся. Червяк в земле не оголодает, так и я голодным не останусь. Что бы ни было потом, сейчас я пока ещё заместитель начальника уезда, могу сходить в гостевой дом поесть, там всего полно.

— Так хочется увидеться.

— Мне тоже. Как пойдёшь на работу, встань на входе лицом к моему окну, я тебя и увижу.

— А я-то тебя нет…

270

Баоцзы— небольшой пирожок с начинкой, приготовляемый на пару. Тесто, как правило, дрожжевое, в отличие от мантов или поз.

— Но ты же почувствуешь, что я там… Хорошо, сокровище моё, крошка Чуньчунь, маленькая Мяомяо?..

В гостевой дом я так и не пошёл. С того момента, как мы соприкоснулись так близко, я ощущал себя влюблённой лягушкой; никакого аппетита, лишь нескончаемое возбуждение. Аппетита нет, а есть-то надо. Нашёл принесённую ею еду, кое-как впихнул в себя. Вкуса никакого — понимаешь только, что это тепло, питательные вещества для продления жизни.

С биноклем в руках я устроился у окна. Это уже вошло в привычку, и в голове точное расписание. Тогда в южной части города высоких зданий ещё не настроили и видно было далеко. При желании я мог приблизить лица пожилых людей, делавших утреннюю зарядку на площади Тяньхуа. Сначала я нацелил бинокль на переулок. Там номером первым мой дом. Ворота заперты, на них рисунок и надписи мелом недругов сына. Слева мальчик с разинутым ртом, половина лица закрашена, половина — нет, тоненькие ручки подняты вверх, будто он сдаётся, ножки расставлены, между ними непропорционально большая писюлька, от которой вниз до самого низа ворот идёт белая линия, надо полагать, струйка мочи. На правой створке ворот нарисована девочка: большие, как бубенчики, глаза, рот полумесяцем, две торчащие косички. У неё ручки тоже воздеты до плеч, ножки тоже расставлены, и белая линия посредине спускается до низа ворот. Слева от нарисованного мальчика — три больших иероглифа вкривь и вкось: Лань Кайфан; справа от рисунка девочки — такие же корявые иероглифы: Пан Фэнхуан. Ясно, что имел в виду этот «художник». Мой сын и дочка Пан Канмэй — одноклассники, Пан Фэнхуан у них староста класса. В голове промелькнули лица Чуньмяо, Пан Ху, Ван Лэюнь, Пан Канмэй, Чан Тяньхуна, Симэнь Цзиньлуна и других, в душе всё перемешалось как в куче мусора.

Я приподнял бинокль, переулок стал короче, в поле зрения появилась площадь Тяньхуа. Фонтан не работает, вокруг него стая ворон делит что-то съестное — бесформенное, похожее на сосиску. Карканья не слышно, но наверняка они расшумелись вовсю. Стоило одной взлететь с едой в клюве, как на неё тут же бросался десяток других. Они сбивались в один клубок, летели выдранные перья, словно пепел во время обряда поминовения умершего. Вокруг полно пивных бутылок, и за них ведут спор работница городской службы охраны окружающей среды в белой шапочке и маске, с метлой в руках, и старик, который волочит большую клетчатую сумку. Работники службы охраны окружающей среды — моя епархия, и я прекрасно понимаю, что для этой женщины сбор утиля составляет немалый источник дохода. А среди утиля самое прибыльное — как раз пивные бутылки. Всякий раз, когда старик кладёт к себе в сумку бутылку, работница налетает на него с метлой, нацеливается прямо в лицо. Старик каждый раз встаёт и атакует её с бутылкой в руках, и та обращается в бегство, волоча за собой метлу. Старик гнаться за ней и не думает; он возвращается и, присев на корточки, спешит нагрузить сумку бутылками, потому что работница с метлой наперевес летит на него снова. Ну как в телепередаче «В мире животных»: старик походил на льва, а работница — на гиену.

Когда-то в рассказе паршивца Мо Яня под названием «Полнолуние» я прочёл, что в каждую ночь полнолуния все собаки уездного центра Гаоми прибегают на площадь Тяньхуа на собрание. Неужто эти пивные бутылки и огрызки сосисок — следы от него?

Я опустил бинокль ниже: вот площадь Тяньхуа, вот переулок Тяньхуа. Сердце вдруг забилось: появилась Хэцзо. Она с трудом стаскивала велосипед по трём ступенькам у ворот. Обернувшись, чтобы запереть их, увидела намалёванное на воротах. Спустилась по ступенькам, огляделась по сторонам, пересекла переулок, нарвала пригоршню сосновых игл и с силой принялась стирать рисунки. Лица не видно, но я знал, что она наверняка ругается. Стерев мел, села на велосипед, покатила на север и через несколько десятков метров скрылась за домами. Как, интересно, она провела эту ночь? Бодрствовала или сладко спала как раньше? Не знаю. За все эти годы я никогда не любил её, но она всё же мать моего сына, и мы тесно связаны. Её фигура показалась на дороге, ведущей к железнодорожному вокзалу. На велосипеде ей тоже тяжело держаться прямо. Видимо, спешит, всё тело ходит ходуном из стороны в сторону. Лицо словно окутано дымкой. Она в чёрной футболке с жёлтым фениксом на груди. Одежды у неё полно. Однажды в командировке я под настроение купил ей дюжину платьев, но она сложила их на дно сундука. Я думал, что, проезжая мимо уездной управы, она глянет в окно моего кабинета. Нет, не глянула, промчалась, глядя куда-то вперёд. Я вздохнул: эта женщина ни за что просто так не отпустит, но раз война объявлена, придётся сражаться до конца.

Я снова направил бинокль на переулок Тяньхуа. Его хоть и называют переулком, но на самом деле это широкая десятиметровая улица, по которой проходят все, кто живёт в южной части города и провожает детей в школу Фэнхуан. Как раз время идти в школу, и в переулке становится людно. Большинство старшеклассников едут на велосипедах — юноши на горных с толстыми шинами, девушки на сравнительно традиционных моделях. Парни чуть ли не ложатся на раму, задирая зад и прижимаясь вплотную к велосипедам девиц, или же проскальзывают между двумя девичьими машинами.

Из ворот вышли мой сын с собакой. Сначала выскользнул пёс, потом бочком прошёл сын, приоткрыв половинку ворот. Молодец, если бы открыл обе половинки, большие, стальные, то сколько бы сил потратил, открывая и закрывая. Они заперли ворота, соскочили по ступенькам и направились на север. Сын вроде поздоровался с каким-то парнишкой на велосипеде, а пёс этого парнишку облаял. Они прошли мимо парикмахерской Тяньхуа, через улицу от которой лавчонка, где делают аквариумы и торгуют декоративными рыбками. Вход в лавку обращён на восток, его заливают лучи солнца. Хозяин, очень достойный старик, до ухода на пенсию работал бухгалтером на хлопковой базе. Он как раз выставлял аквариумы с рыбками на улицу. В прямоугольном аквариуме бестолково толклись большие золотые рыбки, и сын с собакой присели на корточки, чтобы понаблюдать за ними. Хозяин, похоже, что-то сказал сыну, но тот сидел, опустив голову, и рта было не видно. Может, что-то ответил, а может, и нет.