Устами богов

Фуэнтес Карлос

– Ты не поверишь, Оливерио, но тебе – думать, а мне – говорить.

Ему надо было забыться. Оливерио должен был об этом забыть. Он хотел вернуться поздно, к рассвету, и во сне покончить с безумием, проснуться утром с ясной головой.

Однако руки и ноги ему уже не подчинялись. Рот вел его по улицам, влек туда, куда желал. На литературные сборища, в жокей-клуб, на политические собрания, в клуб банкиров – и везде вопил, бранился, плевал кровью и ненавистью на пушистые ковры в роскошных залах. Там, в центре этих залов, стоял Оливерио, размахивая руками, с выражением ужаса и смущения на лице, никак не отвечавшим тем обвинительным речам, что слетали с его побелевших уст…

«Фигляры!

Знаете ли вы, где живете? Или вы думаете, что можете безнаказанно считать себя ванильными пирожными на куче прогорклых лепешек? Прекратите беспрерывно твердить о здравом смысле, словно бы можно заразить кого-то благоразумием в темной стране, начиненной динамитом волнений и смут. Безродные лицемеры, с какой стати беретесь вы рассуждать о духовном климате, о совести и гуманизме? Берегитесь! Уже идут чудища, готовые пожрать вас ночью, в этих потемках, вас, натужных стихоплетов, критиканствующих хулителей, творцов эпосов-однодневок. Пощупайте свои дряблые и рыхлые мускулы под тяжелыми сутанами бессмертия, вы, бесхребетные людишки со взятыми напрокат позвоночниками, вы, скатившиеся вниз с обоих берегов: греческие боги вас отвергают, ацтекские боги съедят вас, сожрут!…

Вы, жирные люди с безразмерными задницами, крысы, лезущие вверх по бесконечной лестнице, готовые на все, сражающиеся за ничто, вас ждет погибель! Но не уйти вам от искупления и быть вам последним витком змеиных экскрементов на нашей сухой монолитной земле. Уважайте всех и вся, либо насилуйте всех и вся, но тогда все обратится в падаль, в студень на мертвых ребрах Мексики, которая станет огромным скелетом с гниющей плотью, гиблой и топкой, засасывающей слова и дела. Наша судьба – погибель. Мы сотворены по образу и подобию родины, чтобы сжить ее со свету, – в этом главная цель и задача наших свершений.

Люди доброй воли, не следует искать примирения с ними или идти им на уступки – разве что в качестве лишнего подтверждения их неизбежного краха, их, этих глиняных подпорок каменного идола, высеченного в никчемной стране, расхлябанной и бессильной, опирающейся на мощь чужестранных успехов… Маскарадные балахоны из Галилеи, балахоны Кейнса, Конта и Маркса [14] – все это мы уже примеряли, всех раздевали донага, но у нас у самих не осталось других одежд, кроме каменьев и зеленой чешуи с кровавыми перьями и злосчастным опалом [15] …»

14

Джон Мейнард Кейнс(1883 – 1946) – английский экономист, автор теории государственного регулирования капиталистической экономики; Огюст Конт(1798 – 1857) – французский философ, один из основоположников позитивизма; Карл Маркс(1818 – 1883) – немецкий экономист, основоположник научного коммунизма.

15

Имеется в виду Кецалькоатль(Пернатый Змей) – бог-творец из ацтекского пантеона.

И я бросился бежать из роскошных апартаментов, не оглядываясь на этих людей, таких достопочтенных, таких добропорядочных, что в Мексике их можно, пожалуй, пересчитать по пальцам. Рот влек меня дальше, я мчался с ним вместе, не чуя ног, превратившись в мешок костей с потрохами.

– Кому бы еще пощекотать нервишки! – смеялся мой рот.

Мы вернулись в отель. Рот остановил меня у лифта. Занималась заря. Мне не хотелось подниматься наверх,

но делать было нечего. Мы вошли в кабину, и рот приказал: «Нажми на самую нижнюю кнопку». Лифтер уперся: «Туда не положено спускаться, сеньор». Рот настаивал и в конце концов ткнул моим пальцем в кнопку. Мы спускались без шума, объятые музыкой воздуха. Вот дверь открылась, и буроватая муть ворвалась в клеть. Темный сырой подвал пах саваном. И вдруг там разлился свет, раздался грохот. Забившись в угол кабины, я завопил от ужаса. По подземелью шествовали, раздвинув каменные рты в ухмылке, не выходя из своего оцепенения непогребенных мумий, древние божества: Тепейолотль – огромный «Стержень Земли» и хранитель воды, изрыгающий огонь и разгребающий болотную жижу ручищами, похожими на резиновые надувные лодки; Маяуэль, «богиня пьянства» с размалеванной физиономией и желтыми зубами; Тескатлипока, бог раздоров, «курящееся зеркало», задымленное сгустившимся мраком ночи; Ицпапалотль, «божество жертвоприношений» со своей свитой из мертвых бабочек; Шолотль, тень всех теней, пес, подвижный, как ртуть; Кецалькоатль, змеи в перьях, почерневших от сажи и долгого ползания по многолюдным местам. А по стене стлался, запутавшись в собственных слюнях, бог-раковина Тешицекатль. Рядом дышал ледяным холодом и глотал грязь белый хамелеон, а позади всех, из месива нечистот, глядела голова утопленника и верещала, как попугай-гуакамайо. На земляном троне, молчаливая и громоздкая, покрытая черной пылью, восседала Иламате-кутли, Старая Принцесса подземелья с лицом, скрытым бахромой из кинжалов. Обглоданные трупы высовывались из илистой озерной трясины [16] .

16

По преданию, город Мехико возник на месте древнего озера.

Туча красных бабочек унесла потерявшего сознание лифтера на середину озера, а потом вернулась за мной.

«Пойдем, Оливерио, причастись, покайся в грехах!» – кричали мои губы, но мое тело, напрягшись из последних сил, нажимало на кнопки лифта, пока, наконец, дверь не закрылась. Мы поднялись наверх, подальше, подальше от всей этой своры с ее бесконечным вытьем, с кудахтаньем бескрылых птиц.

Заря полыхала на небе. Я хотел раздеться, но кто-то поскребся в дверь. Тласоль просила ее впустить.

– Я больше не могу, Тласоль. Завтра, прошу тебя…

На сегодня хватит…

Унылый голос пробормотал:

– Ну, ладно. Я думала, ты – настоящий мачо.

Только этого мне не хватало! У меня растоптано чувство собственного достоинства, у меня нет общественного положения, нет самоуважения, полностью подавлена воля, а теперь во мне убивают и мужчину! Я раскрыл дверь настежь. Тласоль – в церемонном одеянии, увешанная массивными ожерельями и обручами, – бросилась мне на шею. Мой рот криво усмехнулся. Тласоль заперла дверь на ключ, припала к моим губам и стала кусать их, рвать в клочья. В руке богини тускло сверкнул кинжал. Медленно, очень медленно она приближала его к моему сердцу. В кровь растерзанные губы лежали, страшно стеная, на полу. Вдруг из них вырвался отчаянный крик:

– Беги, Оливерио, беги… Я не хотел до этого доводить!… Я тоже мог бы… Ох, почему ты не придавал мне значения, почему вырвал меня!…

Тласоль в беззвучном судорожном порыве прижалась ко мне. Кинжал застрял в самом центре меня и стал вертеться во мне сумасшедшей спицей, как только она открыла дверь и впустила рой шорохов, шелест крыльев и всех змей, копошившихся в коридоре. А призрачные гитары и внутренние голоса все стонали, стонали.