Утаенные страницы советской истории. Том 1

Бондаренко Александр Юльевич

«Мы думали, во всем виноват Ягода…»

Наш собеседник: Борис Игнатьевич Гудзь (1902–2006). Сотрудник органов В ЧК — ОГПУ с 1922 г.; резидент ИНО (внешней разведки) в Токио в 1934–1936 гг. В 1936–1937 гг. служил в Разведывательном управлении РККА, откуда был уволен «за связь с врагами народа». Участник Великой Отечественной войны; до 1962 года — директор автотранспортного предприятия. Полковник в отставке.

— Борис Игнатьевич, вы последний из тех, кто с полным основанием именует себя чекистом. Когда, почему и как пришли вы на службу в органы?

— Закваска такая была… Отец мой с конца 1890-х годов занимался революционной деятельностью, не однажды арестовывался —

мне было около года, когда мы попали в архангельскую ссылку… А все решила моя встреча с его давнишним знакомым — Артуром Христиановичем Артузовым. В конце 1922 года, студентом 2-го курса Горной академии, я попал под его руководство во вновь созданный Контрразведывательный отдел.

— Чем тогда занималась контрразведка?

— Прежде всего, она должна была обратить внимание на представительства иностранных государств, которые в это время пачками признавали Советскую власть: в Москве было уже около 10–15 посольств. Чекистское руководство понимало, что под их крышей действуют разведывательные резидентуры. Работать с ними нужно было уже не теми средствами и методами, которые применялись в период гражданской войны. Теперь требовалась «снайперская стрельба»: установить факты, получить точные данные о конкретном человеке — и только потом принимать решение. По этой причине во главе контрразведки был поставлен очень культурный, развитой, грамотный человек — Артузов.

— Насколько результативна была тогда контрразведывательная работа?

— В Центральном партийном архиве, в фонде Дзержинского, я нашел доклад начальника контрразведки:

«КРО… удалось поставить работу гак, что в настоящее время главные штабы иногосударств снабжаются на 95 процентов материалами, которые разрабатываются контрразведкой, совместно с военным ведомством и Наркоматом иностранных дел. Таким образом, иноштабы имеют о Красной армии и ее дислокации те сведения, которые желательны нам. Это утверждение основано на доверительных данных. Кроме того, ряд иноразведок, как польская, эстонская, отчасти финская, находятся целиком в наших руках и действуют по нашим указаниям. За период с 1923 по 1924 год удалось разгромить эстонский шпионаж в Ленинграде, в значительной мере подорвать шпионскую деятельность польского штаба в Белоруссии, сосредоточить в своих руках японскую и финляндскую разведку. Нам удалось получить ряд шифров и кодов, на основании которых большинство телеграфных сношений иногосударств нам известны. И, наконец, пресечь в корне и сосредоточить в своих руках сношения ряда монархических организаций, осуществляющих через некоторые ино-миссии технические связи…»

В то же самое время были созданы каналы контрраз-ведывателыюй деятельности по разработке заграничных эмигрантских центров. По одному из Них был задержан на нашей территории Савинков, а в 1925 году — известный английский разведчик Сидней Рейли… Вот в такой момент мне удалось поступить в органы и учиться у этих работников.

— В каком подразделении вы начинали службу?

— В отделении, которое занималось агентурно-оперативной охраной госграницы. Участвовал в больших операциях по разгрому контрабандных организаций — а тогда уже попадались люди, которые под видом контрабанды занимались шпионажем. Так, не проходя никакие школы, я уже на оперативной работе изучил эту деятельность. Здесь я отработал почти год, затем был переведен в 6-е отделение, которое занималось белогвардейскими, эмигрантскими организациями… По террору одно время работал.

По линии ИНО — Иностранного отдела, разведки — мы получали из-за границы сводки о предстоящих перебросках обученных, подготовленных в диверсантских школах террористов. По этим материалам вели разработки. Так, однажды агент ИНО встретился со своим приятелем-офицером. Разговорились, пошли в ресторан, выпили… Тот и говорит, что прошел курс диверсионной работы и собирается отправиться «туда». Приятель ему: ты ж не знаешь тамошней обстановки, сразу провалишься! А у меня, отвечает, сестра в Калуге, учительница; придем к ней, оглядимся, потом будем устраиваться…

Сводка приходит ко мне. Вся информация: фамилия офицера — Потехин, сестра в Калуге. Даю указания в Калугу, чтобы искали эту сестру. Если она вышла замуж, то дело плохо: нужно будет проштудировать всех учителей в городе. Но оказалось,

что есть такая Потехина, и отчество совпадает. Установили за домом строжайшее секретное визуальное наблюдение, какие-то агентурные подходы, помнится, были. Буквально через две недели появляются два человека…

Пробыли они там дней десять, никуда не ходили, осваивались, а затем двинулись в Москву, но сошли с поезда, не доезжая… Сняли комнату в одном из дачных поселков, побыли там денька два-три — и в столицу. Одеты были сходно с нашей публикой, ходили по городу, смотрели, заходили в магазины, в рестораны… В Москве наблюдение за ними продолжалось в течение недели, однако «наружка» засекла только один адрес — это был профессор, знакомый отца Потехина. Но он понял, что «гости» приехали нелегально, и не принял их — мол, я вас не видел…

Через несколько дней было принято решение провести операцию захвата. Группа захвата — четверо вооруженных работников оперотдела — была поручена мне. Было известно, что «гости» каждый день возвращаются домой дачным поездом с Николаевского вокзала. Решили брать их у входа в вокзал… Это была очень резкая, но продуманная операция, потому что они были очень сильно вооружены: у каждого по два пистолета, яд, ножи и всякая всячина. «Наружка» привела их к входу. Даю команду — «гостей» внезапно берут за руки, скручивают, заталкивают в машину, на пол, оперативники придавливают их своими телами — и на Лубянку. Там уже было все подготовлено, так что мы сходу влетели в ворота… Раздели их догола, повели по лестнице. Представляете их моральное состояние? Стесненность после шока. Они потом объясняли: мол, мы знали, что нас будут пытать, все время чувствовали огромное напряжение…

— Почему они сразу не попали в те самые «подвалы Лубянки», о которых еще недавно так любила писать наша пресса?

— Кроме необходимой грубости при задержании, никто их пальцем не тронул — не то, чтобы пытать! Тогда у нас совершенно не было этих методов. Их повели на 5-й этаж, к начальнику особого отдела… Там они все рассказали: как участвовали в Гражданской войне, когда эмигрировали, какие претерпели трудности, как были завербованы в РОВС — в спецшколу, какие получили задания. И всей этой операцией руководил я. Видите, какое доверие мне оказывалось?

— Еще операции подобного рода были?

— Конечно… А через некоторое время я впервые был привлечен к зарубежной командировке — тогда я, разумеется, не знал, что эта поездка проводилась в рамках операции «Трест». Под видом корреспондента я был посажен на советский корабль, идущий по маршруту Одесса — Стамбул — Смирна — Яффа — Порт-Саид — Пирей — Афины — Стамбул. Мне следовало визуально наблюдать полицейский режим в портах, выяснить: где можно убежать с корабля, где — принять на борт лишнего человека… Сказали также, чтобы я посмотрел, как заграница живет, заодно и приоделся — здесь с одежкой было очень плохо. Дали мне 100 долларов, на которые я себе сшил пальто, купил два костюма, шляпу, кепку, белье, туфли, ботинки… Доллар тогда был в очень большой цене.

— Борис Игнатьевич, а как же так получилось, что когда говорят о работе органов ОГПУ — НКВД в 1930-е годы, то обычно все эти дела, о которых вы рассказываете, заслоняются репрессиям? Почему? Вы же все это таете не только на собственном опыте, но и по архивным материалам…

— 1930-е годы были очень непростым временем, и не случайно, что именно тогда в нашей системе стали проявляться злокачественные явления, которые официально трактовались как «разумное повышение бдительности». Вы знаете лозунг Сталина, что по мере усиления социализма обострение классовой борьбы будет продолжаться до предела. Практическим примером сказанного стало «Шахтинское дело», это еще 1928 год… Оно было создано в провинции — нечестными, нечистоплотными методами. Уровень кадров в провинции был на два порядка ниже, чем в центре, потому там и нашлись люди, которые стали выколачивать показания у арестованных. Однако процесс этот получил высокую оценку руководства партии, стал неким эталоном борьбы с вредителями в народном хозяйстве. Сталин в своем докладе признал, что так же, очевидно, должно быть и в таком-то ведомстве, и в таком-то, и в промышленности, и у военных… Началась напряженная работа по розыску вредителей, везде стали искать террористов. В этом отношении особо отличилась Украина.