Утешение странников
Шрифт:
Колин подошел к кромке воды и нагнулся, чтобы рассмотреть выброшенный на берег клочок морской пены. В каждом крохотном пузырьке свет преломлялся, образуя на пленке четкую радугу. Пена высыхала прямо у него на глазах, каждую секунду исчезали десятки радуг, хотя ни разу пузырьки не лопнули одновременно. Когда он выпрямился, на песке не было ничего, кроме подсохшей неровным кругом каемки. Мэри между тем успела уйти уже метров на двести, и ее голова была теперь всего лишь маленькой черной точкой на фоне колоссальной серой плоскости. Чтобы лучше видеть ее, Колин прикрыл глаза рукой. Она перестала удаляться в открытое море и вроде бы даже развернулась лицом к берегу, хотя на таком расстоянии было почти невозможно различить, плывет она обратно или просто молотит руками по воде вокруг себя. Как будто в ответ на этот его вопрос, она подняла руку и принялась отчаянно размахивать ею в воздухе. Или это все-таки была не рука, а гребень волны у нее за спиной? На секунду он потерял ее голову из виду. Она пропала под водой, опять вынырнула, и снова он увидел над ней какое-то движение.
Он поплыл к ней. Дома, в том же самом плавательном бассейне, что и она, Колин плавал отчаянным, стильным кролем, который оставлял за ним в воде глубокую борозду, но это в один конец, в лучшем случае в оба. На больших дистанциях он быстро уставал и жаловался на то, как это скучно — плавать туда-сюда. Сейчас он попытался найти разумную середину, перемежая размеренные долгие гребки шумными вздохами, как будто устало иронизировал над чередой печальных событий. Через двадцать пять метров ему пришлось остановиться, чтобы перевести дыхание. Он полежал несколько секунд на спине, потом снова перевернулся. Он долго вытягивал шею, вглядываясь в нужном направлении, но Мэри там видно не было. Он снова поплыл, на сей раз не так быстро, чередуя кроль с отрезками брасса: так он мог, во-первых, отдышаться, а во-вторых, держать лицо над волной, которая стала выше, а за каждым гребнем следовали глубокие покатые впадины, перебираться через которые было очень утомительно. Когда он остановился в следующий раз, ее голова на долю секунды мелькнула над водой. Он крикнул, но голос его был еле слышен, и, израсходовав такое большое количество воздуха, он сразу ослаб. Здесь, вдалеке от берега, прогрелся только верхний слой воды; когда он опускал ноги, чтобы сделать очередной толчок, они немели от холода. Когда он развернулся, чтобы плыть дальше, в лицо ему ударила волна, и он наглотался воды. В дыхательное горло она не попала, но ему пришлось опять перевернуться на спину, чтобы прийти в себя. О господи, говорил — или думал — он снова и снова. О господи! Он опять тронулся с места, сделал несколько гребков кролем и вынужден был остановиться; руки у него как будто разбухли и стали слишком тяжелыми, их уже не поднята. Теперь он все время плыл брассом, медленно, почти незаметно продвигаясь вперед. Когда он снова остановился, отчаянно хватая ртом воздух и вытянув над волнами шею, Мэри была от него в десяти метрах и держалась на поверхности. Выражения ее лица он не видел. Она что-то кричала ему, но возле самых его ушей плескалась вода и мешала слышать. На эти последние несколько метров ушла вечность. Он уже не делал руками настоящих гребков, он просто взбалтывал воду, и, когда у него хватило сил еще раз поднять голову, Мэри как будто отодвинулась дальше. Потом он наконец до нее добрался. Он вытянул руку, дотронулся до ее плеча, и она под его тяжестью тут же ушла под воду.
— Мэри! — выкрикнул Колин и тут же снова хлебнул воды.
Мэри вынырнула и выбила пальцами нос. Глаза у нее были маленькие и красные.
— Смотри, какая красота! — крикнула она.
Колин задохнулся и снова навалился на ее плечо.
— Осторожно, — сказала она. — Перевернись на спину, а то ты нас обоих утопишь.
Он попытался что-то сказать, но вода хлынула ему в рот, как только он его открыл.
— Так здорово здесь после всех этих узких улиц, — сказала Мэри.
Колин лег на спину, раскинув руки и ноги, как морская звезда. И закрыл глаза.
— Ага, — в конце концов с трудом выдавил он из себя. — Просто фантастика.
Когда они вернулись, народу на пляже поубавилось, но игра в волейбол закончилась буквально только что. Высокая девушка, понурив голову, шла прочь, одна. Остальные игроки стояли и смотрели, как орангутанг метнулся за ней следом, встал перед ней и пошел спиной вперед, описывая руками умоляюще-аффектированные круги. Мэри и Колин перетащили свои пожитки в тень оставленного кем-то зонтика и поспали полчаса. Когда они проснулись, пляж стал еще пустыннее. Волейболисты ушли и унесли с собой свою сетку, и вокруг остались только выбравшиеся на пикник большие семейные группы: люди дремали и сонно переговаривались у заваленных мусором столиков. По инициативе Колина они оделись и пошли в сторону оживленного проспекта, чтобы найти место, где можно было бы чего-нибудь поесть и попить. Практически сразу, менее чем через полчаса, они отыскали вполне подходящий ресторан. Они сели на террасе под густой зеленой сенью старой корявой глицинии, беспорядочно разбросавшей ветви по реечным сводам. Столик им достался уединенный, покрытый в два слоя накрахмаленными розовыми скатертями. Приборы тяжелые, с витиеватыми узорами и отполированные до блеска. В центре стола стояла красная гвоздика в миниатюрной бледно-голубой керамической вазе. Их обслуживали два официанта, очень милые и, что было особенно приятно, ненавязчивые, а краткость меню предполагала пристальное внимание к приготовлению каждого блюда. На поверку кухня оказалась довольно средней, но вино было прохладным, и они выпили полторы бутылки. Они скорее болтали, чем разговаривали, вежливо, не напрягаясь, как старые знакомые. Личных тем и тем, связанных с отпуском, они избегали. Вместо этого они повспоминали общих знакомых и прикинули, как они там, оговорили заранее кое-какие мелочи на обратную дорогу, поговорили о солнечных ожогах и о сопоставительных достоинствах брасса и кроля. Колин все время зевал.
И только когда они вышли наружу и в сытой полудреме побрели по теневой стороне улицы — сзади их провожали взглядами со ступеней террасы оба официанта, впереди был прямой проспект, который вел от пляжа и морского берега к лагуне и пристани, — Колин зацепился указательным пальцем за указательный палец Мэри (было слишком жарко, чтобы держаться за руки) и напомнил про фотографию. Что, Роберт специально следил за ними с фотоаппаратом? Может, он и сейчас за ними следит? Мэри передернула плечами и оглянулась. Колин тоже посмотрел назад. Фотоаппараты были повсюду, висели, как аквариумные рыбы, на водянистом фоне из одежд и тел, но Роберта, конечно же, видно не было.
— А вдруг, — предположила Мэри, — ему просто понравилось твое лицо.
Колин пожал плечами; отняв руку, он потрогал свои плечи.
— Кажется, я все-таки обгорел, — объяснил он.
Они пошли в сторону пристани. Из баров и ресторанов валом валила публика — обратно на пляж. Чтобы хоть как-то двигаться вперед, Колину и Мэри пришлось сойти с тротуара на проезжую часть. Когда они добрались до места, у пирса стоял один-единственный пароходик, да и тот собирался отчаливать. Он был меньше тех морских трамвайчиков, которые обычно ходили через лагуну. Выкрашенные в черный цвет рубка и труба, похожая на помятую шляпу-цилиндр, придавали ему сходство со слегка взъерошенным похоронщиком. Колин уже направился было к нему, но Мэри сперва решила свериться с расписанием.
— Он сначала идет вокруг острова, — сказала она, догнав его, — а только потом на нашу сторону, кружным путем, через гавань.
Как только они взошли на борт, лодочник нырнул в рулевую рубку, и тут же завелся двигатель. Матрос — обычный молодой человек с усиками — отдал швартовы и звонко поставил на место металлические воротца в перилах. Поскольку пассажиров было не много, Колин и Мэри встали в нескольких шагах друг от друга, по обе стороны от рубки, и стали глядеть вперед, вдоль носа корабля, который как раз описывал широкую дугу, постепенно минуя вписанные в далекий берег знаменитые на весь мир купола и шпили, потом большую часовую башню, пока не уперся наконец в кладбищенский остров — на таком расстоянии не более чем дымчатое пятнышко, зависшее над линией горизонта.
Как только судно легло на курс, мотор настроился на приятную ритмическую флуктуацию на двух нотах, которые отстояли друг от друга не более чем на полтона. Всю дорогу — а она заняла примерно тридцать пять минут — они не только не сказали друг другу ни слова, но даже и не глядели друг на друга. Каждый сел на ближайшую скамью и продолжил глядеть вперед. Между ними стоял матрос — ссутулившись в полуоткрытой двери рубки и время от времени перебрасываясь репликами с рулевым. Мэри положила подбородок на согнутую в локте руку. Время от времени Колин закрывал глаза.
Когда пароходик замедлил ход на подходе к больничному пирсу, он перешел на другой борт, к Мэри, и стал смотреть на ожидающих посадки пассажиров, по большей части стариков, которые собрались маленькой плотной группкой: как можно ближе друг к другу, но так, чтобы не толкаться. Мэри тоже встала и смотрела вперед, на следующий причал, который был ясно виден в полумиле отсюда, над гладкой, как зеркало, водой. Старикам помогли взобраться на борт, и после быстрой, на пулеметной скорости, переклички между рулевым и матросом кораблик поплыл дальше, вдоль набережной, которую однажды утром, пять дней тому назад, они прошагали из конца в конец.
Колин подошел вплотную к Мэри сзади и сказал ей на ухо:
— Может, выйдем на следующей остановке и пройдемся пешком? Так будет быстрее, чем ехать вокруг всей гавани.
Мэри пожала плечами и ответила:
— Может.
Не обернувшись, чтобы посмотреть на него. Но когда пароходик подвалил к следующему пирсу и матрос уже спрыгнул на берег и принялся зачаливать канат за кнехт, она быстро обернулась и поцеловала его, едва дотронувшись губами до губ. Подняли металлические воротца, и пара пассажиров сошла на берег. Повисла секундная пауза, когда все вокруг словно застыло на пике движения, как в детской игре «штандер». Рулевой положил руку на штурвал и бросил взгляд на матроса. Тот подобрал конец чалки и приготовился отдать швартовы. Новые пассажиры расселись по местам, но обычный в таких случаях разговор еще не начался. Колин и Мэри сделали несколько шагов — с вытертого лака палубы на растрескавшиеся, почерневшие доски сходней, и сразу рулевой выкрикнул какую-то отрывистую команду матросу, который тут же кивнул и мигом размотал канат. Откуда-то из душных, скрытых от глаз глубин пароходика донесся внезапный взрыв хохота и голоса нескольких человек, говорящих одновременно. Колин и Мэри медленно и молча шли по пирсу. Когда они время от времени поглядывали налево, вид всякий раз заслоняло то или иное сочетание деревьев, домов и стен, но рано или поздно просвет должен был появиться, и вдруг они поймали себя на том, что остановились оба — чтобы из-за угла высокой электрической подстанции, меж двух ветвей могучего платана разглядеть увитый цветами балкон, где маленькая фигурка в белом сначала просто смотрела в их сторону, а потом начала махать рукой. Сквозь мягкие всхлипы уходящего пароходика они услышали, как Кэролайн зовет их. По-прежнему стараясь не смотреть друг другу в глаза, они двинулись налево, к переулку, который должен был вывести их к знакомому дому. За руки они не держались.