Утоли моя печали
Шрифт:
Или вообще никого не осталось в живых?
Гелий прислушался, потянул носом воздух – запах тлена доносился сквозь приоткрытую дверь.
Женщина пошевелилась. Гелий встряхнул ее, перевернул с живота на спину.
– Эй! Вы живы?
Бесцветные губы порозовели, под прикрытыми веками вздрогнули глаза.
– Жива, – чуть слышно пробормотала она. – Хочу еще…
– Что? Что вы хотите?!
– Хочу, чтобы все повторилось… Женщина открыла глаза: на Гелия смотрел туманный щекочущий взгляд.
– Что повторилось? Что?
– То, что было, – все!
– Одевайтесь
Гелий схватил ее за плечи и выпихнул за дверь.
Улыбка на лице женщины превратилась в бабий испуг. Она пронзительно взвизгнула и, озираясь, бросилась по коридору…
Гелий пошел за ней следом и на ходу дергал все двери подряд, откуда-то наносило дымком от ментоловых сигарет и свежесваренным кофе…
Наконец он выбрел в зону центрального пульта и остановился перед стеклянной перегородкой, за которой во всю стену искрились зеленые сигнальные лампочки. Оперативный дежурный, подполковник-ракетчик, сидел в обществе операторов спиной к пульту и играл в преферанс на деньги.
А на экране телевизора все еще торчал струнный оркестр, и Гелий узнал музыку…
Это был действительно реквием, только неизвестно по какой причине исполняемый.
Taken: , 1
3
Он разыскал Суглобову через час, когда окончательно пришел в себя и осознал, что с ним происходило в жилище Слухача. Она была уже не та перепуганная бабенка, успевшая переодеться в гражданское платье, слегка подкрасилась и освежилась своими нежными духами… застал ее возле кабинки в гардеробе, где переодевались младшие офицеры-женщины: на поверхности никто из служащих Центра не имел права носить военную форму и имел документы прикрытия. Но чтобы их получить на пропускном пункте, следовало сдать охране свою визитку.
А ее у Суглобовой не было. Так и не посмев доложить о случившемся своему непосредственному начальнику, она не могла избавиться от сладострастного ощущения, когда едва знакомый глава Центра, этот Железный Гелий, грубо всунул руку ей под платье и нащупал сосок. Остальное как бы забылось, и тело вновь пробивало щемяще-приятным током, волна которого катилась от груди к голове, затем к ногам…
Недосказанность в ощущениях теперь держала ее накрепко остро-сладким жаром внизу живота… Чудилось: еще бы одно прикосновение его руки, хотя бы к руке, и наступит… молнией сверкающее чувство!
– Возьмите. – Гелий протянул ей визитку. – И забудьте то, что произошло. Это недоразумение… Да, это нервы и недоразумение.
– А разве… что-нибудь произошло? Я ничего не помню… Все как во сне.
Он молча расстегнул рубашку, показал искусанные плечи:
– Я тоже хотел бы забыть…
Женщина потянулась рукой, однако Гелий запахнул рубашку и застегнул молнию на куртке.
– Это сделала… я?
– Не мог же я сам себя искусать!.. И исцарапать спину… Представляете, что будет, если оператор на пульте включил запись видеокамер?
– Понимаю, компромат, – тихо вымолвила Суглобова и дрожащей рукой потянулась за карточкой. – Если это сделала я, то была… без памяти.
Гелий почувствовал ее прикосновение. Прохладная рука задержалась на пальцах, и он выпустил визитку.
Карточка упала на пол, а ее рука становилась настойчивее, увереннее и уже добралась до запястья. Он посчитал это за дешевый трюк, поднял глаза и тут же подумал, что, если бы пришлось сидеть в бункере девяносто девять лет, пожалуй, он выбрал бы ее. Стройное, спортивное тело, сильные ноги, высокая грудь и темные, черные от расширившихся зрачков глаза – с такой можно возрождать новое человечество.
Гелий высвободил руку, поднял визитку.
В ее взгляде скользнуло недоумение.
– Как вас зовут? – спросил он, чтобы вывести ее из оцепенения…
– Марианна, – вымолвила она, разглядывая свою руку. – Как странно… Я ничего не ощущаю! Обнимите меня. Пожалуйста, обнимите меня!
– Зачем? – тупо спросил Гелий. – Что это значит? – Ступайте домой и не майтесь дурью! – прикрикнул он.
– Нет! – воскликнула Марианна и отпрянула. – Не смейте так говорить! Какое вы имеете право?
– Право начальника, которого хотят взять в руки через постель, – отрезал Гелий. – Причем грубо и бесцеремонно.
Она вырвала из его руки визитку, схватила шубку, сумочку и побежала в холл. По пути обронила перчатки, но не заметила этого: в коридоре остался лишь запах духов, названных в честь последней любовницы Наполеона.
Гелий поднял перчатки и, поиграв пустыми пальчиками, спрятал в карман.
Откуда-то послышался тоскливый звук, напоминающий плач уставшего от слез ребенка. Он огляделся, прислушался и понял, что это исходит откуда-то изнутри, будто плачет собственная душа.
Движимый неким интуитивным позывом, Гелий двинулся по коридорам к двери, за которой сидел Матка, и, вставив карточку в замок, толкнул ее ногой.
Изображать главного врача больше не хотелось…
– Что еще вы знаете о детях и мертвых душах? – спросил Гелий с порога.
У объекта, как отмечали наблюдатели, поведение было необычным. От него ждали буйства, он же все свободное время спал. А поскольку с ним никто не работал, тот вставал, чтобы поесть, и снова заваливался в постель, желая выспаться и откормиться, пока есть возможность. Нормальная психология бродяги. Однако он сильно тяготился неволей и жизнь в «больнице» переживал как трагедию, бесконечно бормоча о какой-то матке, которой он обязан служить.
Матка вскочил с кровати и ответил мгновенно:
– Знаю о них все! Почему вы до сих пор ничего не предприняли? Я же вам объяснял! Предупреждал! Что вы ждете?
За неимением специальной одежды его обрядили в голубую униформу, правда, без колпака, и потому юродивый сейчас сильно напоминал Широколобого.
– Можете показать, где они находятся? – спросил Гелий, отчего тот еще больше возмутился.
– Да как же так?.. Вы что, глухой? Слепой? Не видите, что рядом с вами твориться?!. Хорошо, я укажу! Не мешайте мне!