Утоли моя печали
Шрифт:
Карогоду стало страшно.
– Читай! – приказал он и швырнул приказ дежурному.
Подполковник достал очки, взял шифровку и неожиданно грубо и с болью выматерился, словно хватил по пальцу молотком.
– Читай! Фольклор потом…
– Приказываю, – глядя в пространство, забурчал тот. – Центр управления «Возмездие» по получении данного приказа снять с боевого дежурства… Выключить все боевые системы оперативной связи за исключением служебной и правительственной… Для чего уничтожить с помощью самоликвидаторов все спутники связи групп А, Б, С и их вспомогательные модули.
Оперативный дежурный сделал паузу, наблюдая за реакцией начальника, однако, заметив, что тот тихо улыбается, потирая лоб, внезапно взорвался:
– Над чем вы смеетесь?! Что вы тут смеетесь?! Что смешного-то?!
– Да нет, это я так, над собой, – отмахнулся Карогод. – Продолжайте.
– Вы что, с ума сошли?! – взревел подполковник. – Мальчишка, салага необстрелянный! Вы хоть понимаете, что это значит?! Это сдача! Полная капитуляция! Лапы кверху!..
– Не кричите, – попросил Карогод. – В ушах звенит.
– Ах вот как? Звенит?! – Дежурный отшвырнул приказ. – Вы что, будете его исполнять? Ликвидировать спутники?
Ни одна живая душа в Центре не знала о предстоящей реорганизации. А о полной ликвидации «Возмездия» вообще не было речи, поэтому приказ нового Главкома и для Карогода звучал неожиданно. Вряд ли кто-то мог допустить подобную мысль, сходную разве что с самоубийством. Что ни говори, а неуязвимая система Удара возмездия была хорошим отрезвляющим моментом и гарантом мира – это как ведро ледяной воды на голову…
– Что вы предлагаете? – вздохнул Карогод. – Как человек военный? Не выполнять приказ?
– Ну не раздеваться же перед этой шпаной!
– Какой шпаной?
– Известно какой – международной! Чувствовалось воспитание генерала Непотягова…
– Нет, что вы предлагаете конкретно? – уперся Карогод. – Не выполнять приказ и шантажировать нового Главкома, пока не отменит?
– А почему нет? – Дежурный воспрял. – Мы самостоятельная и автономная структура, а этот… Главком из секретарей в нашем деле ни уха ни рыла! Попробуем объяснить ему, не поймет – начнем давить. Нас тут не взять девяносто девять лет.
– Слушайте, подполковник… Вы знаете о том, что в Центре находятся… дети? – неожиданно спросил Гелий.
– Дети? – на секунду опешил тот. – Какие дети?! Вы что?
И профессионально нюхнул воздух у лица начальника – проверял на трезвость…
Гелий откровенно дыхнул на него и выкатил ногой из-под стола пустую бутылку.
– Обыкновенные! Дети, ребятишки! Сопливые, слюнявые!.. Впрочем, нет, скорее всего больные… Знаете? Слышали?
– Что вы несете-то? – возмутился ракетчик. – Откуда здесь дети?
– Это я спрашиваю – откуда?
– Не знаю! Не слышал! – обиделся тот. – Я вам про Фому, вы про…
– А слышали о Грязной зоне?
– Ну и что? Лаборатория…
– Может, это ясли? Детский сад? Со стойловым содержанием?
– С каким… содержанием? – Подполковник в сельском
– Со стойловым! Каждый ребенок – в отдельной клетке!
– Вы что несете?.. Ничего не пойму!
– Не понимаете – идите, – устало отмахнулся Гелий. – Свободны.
– Почему я должен знать о каких-то детях? – то ли возмутился, то ли хотел оправдаться дежурный. – Грязная зона – отдельный объект. Я – сменный дежурный центрального пульта и отвечаю за свой.
– Идите отсюда! – прикрикнул Карогод. – Марш на рабочее место.
Подполковник на глазах постарел, ссутулился и вышел, у порога сверкнув злым, пристальным глазом. А Гелий поднял приказ, стряхнул с него пыль и принялся читать. Далее шли подробные указания по поводу самого Центра, секретной документации, имущества и личного состава. Следовало что-то сдать в архив Генштаба, что-то законсервировать, демонтировать, передать, а из сорока трех служащих оставить лишь ведущих специалистов, то есть Широколобых, которых едва набиралось десяток, и несколько человек из вспомогательной службы для этого самого демонтажа, ликвидации, консервации и прочих печальных процедур.
Полностью упразднялась служба связи, иначе говоря, все женщины Центра подлежали сокращению.
А еще строго-настрого запрещалось проводить какие-либо исследовательские и плановые работы в системе УВ, при этом ни слова о том, что делать с объектами Слухач и Матка.
И ни звука – о детях.
Дверь распахнулась, и в проеме опять показался подполковник-ракетчик, в его глазах ярко светилась надежда.
– Ну, что еще? – недовольно спросил Карогод. – Новый приказ? Не исполнять старый?
Военные в Центре не любили его, он – военных.
– Простите, я погорячился. Виноват, товарищ… – и умолк.
– Я считал вас человеком без нервов.
– И я так считал… Но вот, оказывается. – Подполковник развел руками и поднял глаза. – Вы о детях спрашивали… Я знаю, чьи это дети. Теперь понимаю…
– Ну? – вскочил Гелий. – Говори же! Обращение на «ты» подействовало на подполковника как приглашение к мужскому откровению.
– Эти сучки-то, связистки, с Широколобыми путаются! Каждую смену таскаются по разным зонам, – в его голосе послышалась ревность: похоже, с потенцией у ракетчика было не все в порядке. – Как только начальники служб уезжают из Центра, так начинается… Я одну спрашивал, говорит, хочу родить гениального ребенка! Гениального!.. От кого? От этих голубых ублюдков?.. Гениальные дети рождаются от настоящих мужиков! А от Широколобых – выродки и дебилы!.. Не зря говорят, что природа отдыхает на детях…
– Хочешь сказать, эти дети просто… выблядки?
– Конечно! Нарожали олигофренов – и куда с ними? Вот и устроили тут детдом, кукушки щипаные! Как же, генеральские дочки!
– Это твои догадки или… – Карогод вспомнил Марианну Суглобову. – Или одна из тайн Центра?
– Какие там догадки! Шила в мешке не утаишь.
– Ладно, спасибо, подполковник. Я с этим разберусь!
– Спасибо – мало, – отрезал тот. – Как говорят, услуга за услугу.
– Что ты хотел? – спросил Гелий, пытаясь осмыслить услышанное.