Утоли моя печали
Шрифт:
Пока она поднималась, она слышала шум машин откуда-то неподалеку, видимо, со стороны старой дороги, по которой и она приехала, но, поднявшись на самый верх и глянув вниз, она похолодела и опустилась на колени: внизу, по полотну новой автодороги сплошным потоком шли машины. Люди возвращались с дач и с пикников. Ехали машины с лодками на прицепах и машины-фургоны, шли машины с детьми на задних сиденьях…
Она развернулась и побежала вниз, к своей машине. Она не помнила, как выехала со стройплощадки, не помнила, закрыла ли за собой шлагбаум или забыла. Вообще ничего не помнила, даже того, куда теперь ехала. Просто мчалась по шоссе, сжимая руль и твердя: «Господи!.. Господи!.. Господи!..» Несколько раз она останавливалась, потому что к горлу вдруг подкатывала тошнота, и приходилось выходить из машины и бежать в кусты, где ее рвало самым беспощадным образом. Ей было
Она до отказа опустила стекла обоих окон… Потом долго мчалась по Охтинской набережной Невы, сама не понимая, куда она едет. Ехала уже в темноте и в конце концов оказалась сначала в Автово, а потом в Стрельне. Здесь ей пришлось все-таки остановиться, потому что на приборной доске замигал красный огонек — кончался бензин. Она подъехала к автозаправке и залила полный бак. Потом отвела машину на край стоянки, села за руль и громко спросила себя: «А теперь куда я еду?» Тут она услышала тихий и густой колокольный звон и поехала на него. По дороге нагнала какую-то компанию молодежи, приостановила машину, высунулась в окно и спросила:
— Где это звонят, молодые люди?
— От молодой и слышим! — весело отозвался один из парней. — Это в монастыре звонят, в Сергиевой пустыни: вот до светофора доедете, а за ним начнется монастырский парк.
«Вот куда мне сейчас надо!» — подумала она. Туда и поехала. Остановила машину возле ограды, увидела людей, входящих в ворота. На почти негнущихся ногах пошла за ними мимо темных кустов и больших деревьев. Вошла в едва освещенный храм и сразу же зашла за колонны, прячась от людей. Там она сначала просто стояла как истукан, а потом начала плакать и в конце концов упала на колени и разрыдалась. «Господи, прости меня дрянь такую, прости меня, убийцу!» — шептала она, а перед глазами ее все шел и шел поток машин с лодками, с корзинками, букетами и детьми на задних сиденьях.
Она не знала, сколько прошло времени. В храме что-то пели, что-то читали. Потом одни люди стали выходить, а другие, наоборот, прошли вперед. К ней подошел пожилой, даже скорее старый монах, с длинными седыми волосами и бородой.
— На исповедь? — спросил он.
— Да! — сказала она и тут же спросила: — А можно?
— Вы крещеная?
— Крещеная… Только я никогда не была на исповеди. А мне очень надо, я убийца, батюшка! Понимаете, какой ужас?
— Да уж чего хорошего, — ответил монах. — Ну, так пойдемте, я вас поисповедаю.
И пошел вперед. Ей хотелось догнать монаха и взять его за руку, потому что ноги ее все еще плохо слушались, но она не решилась и пошла так, иногда придерживаясь за колонны.
* * *
КАД достроили почти полностью. Она, конечно, не любила проезжать ту развязку, но иногда приходилось. Как-то она заехала в маленькое кафе при автозаправке — очень хотелось пить, а купить какое-нибудь питье на дорогу она забыла. И вот надо же случиться такому совпадению! Именно сидя за столиком перед кафе, потягивая апельсиновый сок и глядя на ту самую развязку, она вдруг увидела за одним из столиков ЕГО! Константина! Впервые за прошедшие с тех пор почти три года. Он сидел с девушкой и явно обволакивал ее словами. Она усмехнулась, опустила на лицо волосы с той стороны, где сидел Константин, и стала слушать и наблюдать за ним. Странное дело, разум отмечал знакомые слова, даже целые блоки знакомых фраз, когда-то зачаровавших ее, мучительно привязавших к этому совершенно чужому теперь человеку. Его позы — горделивое закидывание головы, проникновенные многозначительные взгляды с одновременным ритмичным постукиванием пятки о пол, — все теперь казалось ей раздражающе пошлым и даже убогим. И дело было не в том, что она уже год как была счастливо и безмятежно зажжем: просто сейчас она не видела в нем ничего, что могло бы вызвать в ней хоть какой-нибудь романтический отклик или воспоминание, причинить ей хотя бы самую короткую и маленькую боль. Так, выходит, все дело было только в ее эмоциях? И только они эти ее эмоции, а вовсе не он ослепили ее и сделали послушной игрушкой страстей? Через четверть часа она заметила, что уже давно не слушает, что там говорит своей новой избраннице или жертве Константин, а вспоминает пережитый на этой развязке ужас и свою первую исповедь у батюшки. Милый, дорогой друг отец Андрей, как сурово и ласково он тогда вразумлял ее! Ей стало скучно и неинтересно слушать и наблюдать дальше сцену обольщения, она встала, положила деньги под бокал с недопитым соком и вышла, стараясь идти так, чтобы он ее не заметил и не узнал. Потом села в машину и спокойно поехала прочь.
НА ЭТОЙ ПУСТЫННОЙ ДОРОГЕ
Когда ты идешь с соперником своим к начальству, то на дороге постарайся освободиться от него, чтобы он не привел тебя к судье, а судья не отдал тебя истязателю, а истязатель не вверг тебя в темницу. Сказываю тебе: не выйдешь оттуда, пока не отдашь и последней полушки.
Забудешь, как же! Опять этот рыжий… Я нашарила на тумбочке пластиковый футляр с восковыми берушами, достала парочку и засунула в уши, — но вопли рыжего проникали сквозь воск; я злобно натянула на голову подушку, но и это не помогло. С трудом поднявшись с постели, я побрела к окну — закрывать: пусть уж лучше будет душно, чем шумно. Сенная площадь… Я обитала тут всего две недели, но уже почти вошла в ритм ее жизни. Часов с двух ночи и до позднего утра было, можно сказать, почти тихо, я даже спала с приоткрытым окном. К десяти утра устанавливался довольно ровный уровень шума — торговый, так сказать, деловой. Внизу, под самыми окнами, продавали уцененные аудиокассеты. Продавцов было двое, и они торговали по очереди, а их оглушительная музыкальная реклама носила резко отличный характер. Когда торговала девушка, музыкальная атака могла быть самой неожиданной: русские романсы вдруг сменялись разбитной песенкой про «мадам Брошкину», нервный аккордеон Астора Пиаццоллы — печально осточертевшим адажио Томазо Аль-бинони, иногда еще и с каким-то невыносимо пошлым текстом. Порой это можно было терпеть, несмотря на предельную громкость, но иногда все-таки приходилось прикрывать окно. Зато второй продавец был в своих вкусах невыносим постоянно и гонял на всю Сенную исключительно блатные песни. Не знаю уж, чья музыкальная реклама приносила хозяину больший доход, но мне тюремная лирика досаждала сильнее: в эти дни я держала окно запертым до восьми вечера, до закрытия музыкальной палатки. Впрочем, однажды я делала уборку, и окно мое было открыто в течение двух часов, за что и была я наказана и обозвана «тёткой». Сметая с потолка паутину щеткой на длинной ручке, которую мне дала соседка Лена, я вдруг услышала проникновенное сообщение:
Полковник опять застрелился В глухую осеннюю ночь…Я чуть не разбила плафон люстры, от неожиданности выпустив из рук свое орудие труда. «Послышалось», — подумала я. Но через какое-то время полковник опять застрелился, и после этого я невольно прислушивалась — не застрелится ли он еще раз? И странный этот полковник стрелялся еще раз пять или шесть, заинтриговав меня до крайней степени. Покончив с уборкой, я переоделась и вышла на площадь.
— Я хотела бы купить у вас кассету с песней про полковника, который «опять застрелился», — обратилась я к продавцу.
— Это какая кассета, как называется? Кто поет? — спросил продавец, здоровый парень в кожаной куртке и надвинутой ниже бровей черной вязаной шапочке. — Я не знаю названия кассеты. Но там есть песня, а в ней слова: «Полковник опять застрелился в глухую осеннюю ночь».
— Нет у меня такой песни, — равнодушно ответствовал продавец.
— Ну как же нет, когда вы ее раз пятнадцать сегодня ставили.
— Я такой песни не знаю, женщина.
— Вы разве сами не слышите песен, которые гоняете на всю Сенную?
— Слушай, тетка, иди по типу отсюда, не мешай торговать!
Ну, я и ушла «по типу отсюда», так что судьба многостреляющегося полковника так и осталась для меня неразгаданной тайной.
Напротив дома, в котором я теперь жила, на месте взорванной в начале шестидесятых церкви Успения Богородицы, больше известной в народе как Спас-на-Сенной, находилась станция метро «Сенная площадь». Сам по себе поток пассажиров даже в час пик на этой станции не был шумным, но возле метро группировались торговцы с рук: они рекламировали свой товар, наступая на входящих и выходящих из метро граждан и сурово покрикивая: «Не проходим мимо! Колготы на все ноги!», «Берем сырки глазированные, берем сырки глазированные, не просроченные!». «Подходим и выбираем бюстгальтеры всех размеров!», «Покупаем белорусский шоколад! Дешевый шоколад! Все покупаем белорусский шоколад!». Прежде я и не замечала, что зазывания современных уличных торговцев приняли такой агрессивно-командный характер: «Не проходим», «Покупаем», «Все берем»!