Утраченная Япония

Керр Алекс

В моем случае тайные двери в мир кабуки находились в чайной Kaika. Это слово означает перемены, и относится к Bunmei Kaika (перемены цивилизации), которая произошла в Японии в 1868 году, после Реставрации Мейдзи. Хозяин Кайка сам когда-то был оннагата, и интерьером чайной служили театральные декорации времен Мейдзи и Тайсё. Так как Кайка располагалась возле театра Минами-за, она была местом встреч актеров и учителей традиционной музыки и японского танца.

После аудиенции у Дзакуэмона, я был введен к другим актерам, в том числе к Каваразаки Кунитароо, детскому другу хозяина Кайки. Шестидесятилетний Кунитароо был настоящим ребенком «изменений» Мейдзи: в начале века его отец организовал первую кофейню в Гиндзе. Молодым человеком Кунитароо

примкнул к группе левых интеллектуалов, которые порвали с традиционным кабуки, и организовали театральную группу Zenshin-za (Прогрессивный театр). Кунитароо специализировался на ролях akuba – ехидных мещанок. К нему приходили актеры, чтобы научиться специальной технике sute-serifu – импровизированным шутливым фразам, которые бросаются зрителям.

Мне казалось странным, что Прогрессивный театр показывал что-то столь старое, как оннагата. Кабуки был организован в начале 17 века женской труппой, но в период Эдо женшинам запретили играть на сцене кабуки, потому что их поведение посчитали неморальным. Их место заняли оннагата. В начале периода Мейдзи попытались заменить оннагата настоящими женщинами, но зрители их отбросили. К тому времени кабуки было так пропитано искусством оннагата, что настоящие женщины не смогли правильно сыграть свои роли. После Мейдзи женщины нашли место в современном театре, однако в некоторых удивительных случаях, таких, как Zenshin-za и японский танец, оннагата выступают сегодня даже за пределами кабуки.

Вскоре я услышал об исключительном оннагата по имени Тамасабуроо. В отличие от других, он добился славы за пределами кабуки – его лицо можно было увидеть везде: в телевидении, на афишах и рекламах. В 1967 году семнадцатилетний Тамасабуроо привлек внимание публики ролью в представлении Azuma Bunsho Sakurahime (Алая Принцесса из Восточной Провинции). Юкио Мисима написал для него пьессу, юные поклонницы осаждали театр, первый раз в 20 веке оннагата из кабуки стал такой популярной звездой.

В феврале, после kaomise в Minami-za, я первый раз увидел Тамасабуроо, игравшего в Токио, в театре Shinbashi Enbujo в танце Sagi Musume (Девушка-Цапля) – аналоге Лебединого Озера в кабуки. Молодая девушка танцует на снегу, как белая цапля. С помощью изменения цвета костюмов – от белого, фиолетового, и до кроваво-красного, — показаны этапы ее жизни: девушка, молодая женщина, первая любовь. Наконец, наступает драма – у цапли сломано крыло (то есть рукав). Доведенная до безумия, она отчаянно кружится в снегу, а в конце взбирается на покрытый красным войлоком помост, с искаженным страданием лицом, и замирает в последней позе.

Начало танца было спокойным. Саги Мусуме в белом кимоно, с белым капюшоном на голове, медленно кружила посреди сцены, а ее движения были так плавны, и контролируемы с таким совершенством, что она казалась мраморной статуей. Тамасабуроо не показал еще лица, но уже накодовал мир спокойный, залитый серыми сумерками, покрытый снегом. Упал капюшон, и показалось лицо ангела – чистая сияющая белизна. Зрители перестали дышать: это не был обычный оннагата. Невозможно описать красоту Тамасабуроо, она как чудо природы, как радуга или водопад. Когда Саги Мусуме с растрепанными волосами вскарабкалась на красную платформу, размахивая волшебным жезлом, она выглядела как прадавняя шаманка, призывающая гнев небес. Все зрители рыдали.

Приятель хозяина Каики привел меня к Тамасабуроо за кулисы. Без грима он был высоким, худощавым молодым мужчиной, который внешностью не отличался от обычных пассажиров метро. На сцене он излучал окрашенную грустью женственность, а в жизни наоборот, был конкретным, веселым, милым. Ему было двадцать семь лет, он был на два года старше меня.

Кабуки – почти идеально сохранившийся реликт феодальной Японии, — находится под властью горстки старых семейств. Место в иерархии актерам определяет их фамилия, так же, как у аристократов. Актер, не родившийся в семье кабуки, обречен провести жизнь в роли куроко –

одетого в черное сценического помощника, как бы невидимого для публики, который появляется на сцене, чтобы принести, или унести реквизит. В лучшем случае, он может выступить в группе челяди или свиты. Но иногда кому-то удается войти в эту иерархию снаружи, и именно так было с Тамасабуроо.

Хотя он не родился в мире кабуки, Тамасабуроо начал танцевать в возрасте четырех лет. В шесть лет его усыновил актер кабуки Morita Kanye XIV, и он стал выступать, как ребенок, под именем Бандоо Кинодзи. С этого времени он посвятил жизнь сцене, и образование закончил на средней школе. Когда я с ним познакомился, Тамасабуроо как раз вернулся из своего первого путешествия в Европу, и обязательно хотел поговорить с кем-нибудь о мировом искусстве. Выпускник Оксфорда показался ему идеальным кандидатом. Я же, восхищенный его талантом, имел массу вопросов о японском театре. Мы сразу понравились друг другу, и вскоре стали сердечными друзьями.

С этого момента я начал пренебрегать Оомото, и пользовался любой возможностью, чтобы поехать в Токио, и посмотреть представление кабуки. Дзакуэмон и Тамасабуроо дали мне право свободного входа за кулисы. Кроме того, приемная мать Тамасабуроо, Kanshie, была мастером Nihon-buyoo (японского танца), поэтому я довольно часто мог наблюдать за ее уроками. Пять лет я практически жил в театре кабуки.

Два полюса японской культуры – ритуал и чувственность, — нашли в кабуки совершенное равновесие. С одной стороны располагается японская стихийная сексуальность, из которой родился развратный укиё (преходящий мир) Эдо: куртизанки, цветные ксилографии, мужчины, переодетые женщинами, женщины, переодетые мужчинами, «праздники голышей», богато украшенные кимоно и т.д. Это остатки влияний древней Юго-Восточной Азии, относящейся скорее к Бангкоку, чем Пекину или Сеулу. Иезуиты, путешествовавшие в конце 16 века из Пекина в Нагасаки, в своих письмах подчеркивали разницу между яркими одеждами японцев, и бесцветными одеяниями жителей Пекина.

Одновременно в Японии существует тенденция к излишней декоративности, к дешевой впечатлительности, слишком навязчивой, чтобы быть искусством. Понимая это, японцы обратились против чувственности. Они облагородили, отполировали, замедлили ее, пытаясь сократить жизнь и искусство до самой их эссенции. Из этого родились ритуалы чайной церемонии, драмы но и дзенских практик. В истории японского искусства отчетливо прослеживаются эти две сталкивающиеся друг с другом тенденции. В конце периода Муромати доминировали прекрасные золотые ширмы, но когда пришли мастера чайной церемонии, эстетичными неожиданно стали грубо сделанные коричневые чашки для чая. В позднем периоде Эдо акцент передвинулся обратно на куртизанок и кварталы наслаждений.

Сегодня эта война длится по прежнему. Существуют крикливые клубы игр пачинко и ночные порнографические фильмы в телевидении, на есть так же реакция на них, которую я называю «стремлением к стерильности», проявлением которой являются усыпанные камешками и выравненные граблями сады, а также современные здания, состоящие из плоскостей бетона и гранита. Но кабуки сохраняет равновесие. Вначале он был популярным искусством, полным юмора, эмоций и сексуальности. Но в течение столетий его замедлили и облагородили до такой степени, что чувственность как бы замерла во времени – медитативное спокойствие, которое является особенным достижением Японии.

Кабуки, так же, как и любой другой театр, является миром иллюзий. Чрезвычайно тщательная подготовка костюмов, макияжа и ката (кодифицированных форм движений) привела к тому, что он, возможно, является наиболее иллюзорной из всех театральных форм: когда элегантная дама смывает грим, мы оказываемся лицом к лицу с бизнесменом из Осака. Когда один англичанин спросил Тамасабуроо, почему тот стал актером, он ответил: «Потому что я мечтал о недостижимом мире прекрасного». Я тоже был очарован этим неуловимым миром иллюзии.