Утреннее море
Шрифт:
— Да какой из меня плаврук? И начальник отдела не отпустит. Лето, люди в отпуска пойдут, а я, считай, на три месяца выключусь…
— Начальника отдела беру на себя. А плаврук из тебя выйдет. Не сомневаюсь. Молодой ты, энергичный, инициативный…
Стул вежливо скрипнул — Иван Иванович вздохнул, приложил ладони к лысине, будто грел их, поинтересовался:
— В доме, где живешь, детишек много?
— Табун! И под нами, и над нами, и по соседству — на нашем этаже.
— Разных весовых категорий?
— Как водится.
— Раздражают тебя детишки-то? Не замечал?
Виль
— Вроде не раздражают…
— Раздражали бы, так ты без всяких «вроде» сказал бы о том, — заключил Иван Иванович. — Соглашайся, у тебя должно получиться. Тем более, что в лагере ты бывал. А я введу тебя в курс — мне довелось и в физруках, и в плавруках походить до того, как в начальники произвели. До отъезда дам тебе подробнейшие инструкции — с чего начинать, чего не забывать, чего избегать…
— Иван Иваныч сам-то мастер спорта! — вставил Баканов.
Капитонов чуть сморщился — к делу, мол, не относится, — тронул плечом плечо Виля:
— В лагере и отдохнешь, и нужное дело сделаешь. И многое для себя у детей почерпнешь. Своих ведь, как я понял, у тебя нет?
— Пока нет, — прыснул Виль.
— Ничего смешного, будут. Для нормального развития взрослого человека необходимо, чтобы рядом были дети.
— А тут сразу триста! — Баканов вскочил. — Триста! Везет тебе, товарищ Юрьев!..
«Ве-зет! Веззз-зет! Веззз-зззет!» — размеренно стучали колеса под вагоном.
— Везет-везет! — шепотом поддакнул Виль.
Море, берег, горы не проснулись, но уже и не спали — бывает такое состояние в природе, которое удается застать лишь тому, кто бодрствует в ранние часы дня. Солнце заслонялось ближними лесистыми вершинами, однако небо, тронутое лучами, розовело и золотилось. Над гладкой поверхностью воды стлался непрочный туманен, напитанный невесомым, словно бы клубящимся, светом.
Горизонт едва угадывался — небо и море там пока не разделились, были одинаково сизые.
На склонах лежала темно-зеленая тень; стекая в ущелья, она синела.
На траве, на нижних побегах пристанционных кустов тускло светилась роса, хранившая в себе ночной холодок.
Простор. Тишина. Свежесть. Воздух прозрачен, краски мягки, свист птиц осторожен и нежен.
Пляж пуст. Серо-голубые песок и галька у воды окаймлены узкой темной полоской. Решетчатые навесы, трубчатые грибки, загородки для переодевания отбрасывают длинные размытые тени.
Виль сошел на перрон последним и замер, изумленный резкостью перемены, — ночь в пути вдруг выпала из; памяти, и показалось, что он мгновенно перенесся из будничных реальностей Ростова в праздничный и картинный мир субтропического побережья Черного моря. Все чувства его крайне обострились, и в душе возникло предощущение красоты и радости.
— Ничего-ничего не забыли? — с облегчением спросила проводница.
— Опростали вашу посудину, — весело ответил Виль и махнул пилотками, которые собрал, напоследок обшаривая полки. — Спасибо вам и — до встречи в конце лета!
Проводница сменила красный флажок на желтый и поднялась в вагон:
— Авось другой бригаде выпадет везти ваш табунок!
Невыспавшийся «табунок» покорно, без суеты построился на перроне — не было здесь родителей, некому было сбивать ребятишек с толку.
Перед игрушечным вокзальчиком стоял грузовик с откинутым бортом. Чемоданы, ящики, тюки, рюкзачки — все поместилось в нем. В улицу, наискосок шедшую от станции к подножью горы, к зеву ущелья, втянулись налегке.
Старшая вожатая попыталась-таки организовать песню, скомандовала:
— Все-все поют, все песней приветствуют гостеприимное побережье!
Ничего из ее попытки не вышло, да и чудовищно было петь в этот час, круша просторную праздничную тишину и глуша прозрачный птичий пересвист.
Как построились, Виль снова занял место замыкающего, хотя и на этот раз никто никаких указаний ему не давал. Счел, что здесь он нужней. Было и другое обстоятельство — средь замыкающих шла Пирошка. Он не лукавил сам с собой — честно признался, что и это обстоятельство имело свое значение, свою власть. Пирошка была в белом халате. Волосы — когда успела? — уложила на затылке в тяжелый узел. Из-за того шляпа низко надвинулась на лоб, а позади лихо торчала, открывая белую шею.
Держась за руку матери, на ходу пританцовывала Катерина. Порой она сдергивала шапочку, открывая голомызую головку.
Двигались медленно — темп определяли малыши, которые шли впереди колонны. Позади теснились старшие ребята — неловко перебирали своими длинными, жаждущими широкого шага, ногами. Виль присматривался к тем, кто покрупней и покрепче, — из их числа набирать ему плавкоманду.
Физрук Антарян, зажав в руке красный флажок, мотался из головы колонны в хвост ее — он обеспечивал безопасность, когда пересекали поперечные улочки. Как только миновали поселок и свернули на каменистую дорогу, что вела в зев ущелья, Антарян подошел к Вилю:
— Считай, мы дома. Прибудем в лагерь, у каждого появится своя тысяча неотложных забот. Не до новичков будет. Примите мой совет, пока я в состоянии его дать. Начните с подбора плавкоманды и осмотра пляжного имущества… Обратите внимание вот на этих ребят — я их по прошлому году знаю…
Антарян показал, на кого следовало обратить внимание. Виль по давно выработанному для себя правилу старался в каждом новом знакомом выявить определяющую черту, чтоб ею человек сразу врезался в память. И необязательно, чтоб черта была яркой, относящейся к внешности. Один из парней — Олег Чернов — приметался, смешно сказать, тем, что держался возле Лидии-Лидуси как привязанный. Он и отставал на полшага, и, неловко жестикулируя, говорил не с нею, а с мальчиками, но потому, что был напряжен и упорно отводил в сторону взгляд, видно было — весь он устремлен к этой скуластенькой девчонке. Она же не шла, она — ступала, легко и независимо. И словно не слышала Олега, хотя не могла не слышать — громкие и скованные слова произносились им для нее. Иногда она оборачивалась, пытливо вглядывалась в Пирошку.