Утренний бриз
Шрифт:
— Нет, я остаюсь. Я ранен, вы понимаете?.. Уходите!
— Прощайте! — Нина Георгиевна коснулась рукой руки Клещина. — Прощайте, Иван Васильевич!
Потом бросила на Бирича полный ненависти взгляд:
— Если хоть один волос упадет с головы Клещина… Тогда вам не жить. Не я — так другие!..
— Я клянусь… — Нина Георгиевна уже не слушала, что дальше говорил Бирич. Она, прижав к себе связку ревкомовских бумаг, побежала к выходу…
Ново-Мариинск точно обезлюдел, вымер. Над ним летела пурга, крутилась между домов, наступала со всех сторон снеговыми волнами, которые все вышей выше поднимались у стен, закрывали маленькие оконца и двери.
Ни Нина Георгиевна, ни Клещин, вышедший
Бирич все еще продолжал стоять с поднятыми руками, хотя Клещина уже не было в дверях и давно затих шум его шагов. Павел Георгиевич совсем обессилел. Он все еще не верил, что остался жив, что ревкомовцы не убили его. Почему? Биричу это казалось настолько неестественным и нелепым, что он заподозрил ловушку. Наверно, ревкомовцы спрятались в коридоре, и, когда он выйдет, они выстрелят ему прямо в лицо.
Бирич с трудом заставил себя опустить руки. Его все же что-то толкнуло к двери, хотелось проверить, действительно ли ревкомовцы ушли, оставили его. Он сделал два шага и в изнеможении опустился на стул. Ноги не держали Павла Георгиевича. По его лицу лился холодный пот. Он навалился грудью на стол и несколько минут сидел неподвижно. Взгляд его блуждал по комнате, и ему казалось, что все он видит точно впервые и замечает то, на что обычно не обращал внимания.
Сначала он смотрел на тяжелый из темного металла чернильный прибор, залепленный пятнами чернил. У подставки для карандашей, сделанной в виде распускающейся лилии, была надломлена ножка. Скользнув взглядом по комнате, он задержался на открытом сейфе. Во многих местах снаружи коричневая краска потрескалась и отлетела. На толстой дверце с блестящей никелированной ручкой, с внутренней стороны, виднелась зеленовато-красная фабричная марка, обведенная тонкой золотистой рамкой. Павел Георгиевич хорошо разглядел средневековый, с множеством башен замок на вершине холма. Затем взгляд Бирича скользнул по пустым полкам сейфа. Совсем недавно там лежали так необходимые ему документы, но сейчас он почему-то даже не ощутил горечи, была Только усталость.
Павел Георгиевич, упершись руками в стол, поднялся, подошел к сейфу, закрыл скрипнувшую дверцу и повернул торчавший в замочной скважине ключ. На кольце висело еще несколько ключей. Их Бирич убрал в карман, машинально дернул за ручку, проверяя, закрыт ли сейф, и медленно направился из кабинета.
Он был потрясен не только появлением ревкомовцев, не только тем, что остался жив, но их необыкновенным спокойствием, уверенностью, с какой они забрали бумаги и сообщили ему, что Клещин остается в Ново-Мариинске и за его сохранность отвечает он, Бирич. «Да как они смеют! Какая наглость! Их сейчас же схватят и пристрелят, как собак, стоит только мне крикнуть», — думал Бирич, но знал, что он не только не крикнет, но и будет оберегать Клещина. Почему? В благодарность за то, что ревкомовцы его не убили? Чепуха. Он бы, не задумываясь, немедленно уничтожил Клещина, если бы не новая, все крепнущая мысль о том, что этого большевика он должен взять под свою защиту. И чтобы об этом знали все! «Черт его знает, как все обернется, — думал Бирич. — Американцы могут исчезнуть неожиданно, а из Петропавловска или Владивостока так же неожиданно появятся большевики. И если я им попадусь в руки? К стенке сразу поставят. А тут будет козырь». Павел Георгиевич все больше и больше приходил к убеждению, что именно так и надо поступить. К нему возвращалось хорошее настроение. Правда, жаль, что из-под носа унесли документы ревкома, но черт с ними. Теперь они исчезнут надолго.
Бирич выглянул из дверей. Перед ревкомом было пустынно. Пурга уже стихала. Облегченно переводя дыхание, Павел Георгиевич спустился с крыльца.
Он зашел к Треневу. Тот встретил его подобострастно, преувеличенно восторженно:
— Павел Георгиевич! Милости прошу! Вы-то уже на ногах. Не то что мы, лежебоки. Русская лень. Вы же для всех нас пример, пример трудолюбия. Как говорится, кто рано встает, тому и бог дает.
Тренев суетился, всячески стараясь угодить Биричу. Теперь, после уничтожения ревкома, начнется дележка пирога, и, чтобы его не обошли, чтобы и ему перепал кусок пожирнее, надо заручиться поддержкой Бирича, и Тренев говорил, говорил, усаживая гостя на табурет.
— На бога надейся, а сам не плошай, — ответил поговоркой Бирич.
Тренев насторожился. Как понять Павла Георгиевича? Что это — намек на что-то? Тренев стоял перед Биричем чуть склонившись. Жирные волосы свисали вдоль щек, делая лицо Тренева еще более продолговатым, узким. На нем были написаны и угодливость и хищность. «Жаден, ох как жаден», — с неприязнью думал Бирич. Тренев показал на меховую, с белой опушкой жилетку, которая была на нем:
— А я вот собрался к вам. Не будет ли каких советов. Жизнь требует…
— Я с тем же к вам, — не дослушав хозяина дома, сказал Бирич. — На нас теперь ответственность за весь уезд. Порядок надо наводить. Справедливый порядок, по закону.
— Совершенно верно, совершенно верно, — закивал Тренев. — Вы же у нас…
— Соберите к обеду всех, кто с нами, — прервал его Бирич. — Общество изберет власть.
— Кого же в правление уезда думаете прочить? — спросил Тренев, надеясь, что сейчас будет названо его имя, но Бирич разочаровал его, пожав плечами:
— Вот сегодня и решим. Не возражаете, если в вашем доме соберемся?
— Пожалуйста, я буду рад, — Тренев широко развел руками. В эту минуту он ненавидел Бирича, но продолжал улыбаться, показывая свою готовность, услужливость. — Всех соберу.
Бирич направился домой с твердым убеждением и близко не подпускать Тренева к новому правлению уездом. У себя он застал Струкова, Учватова и американцев. Рули как ни в чем не бывало покуривал трубку, развалившись в любимом кресле Бирича. Кивнув Павлу Георгиевичу, он возобновил прерванный разговор со Струковым, который стоял перед ним, заложив руки в карманы галифе и неслышно покачиваясь с носков на пятки торбасов. Лицо Струкова было расстроенным, даже растерянным, но он внимательно слушал Рули.
— Колчак был обречен уже тогда, когда еще находился в Омске. Сейчас сами русские генералы не способны вернуть России прежний порядок. Но они этого не понимают. В России уже не может быть царь или диктатор. Здесь нужна республика нашего, американского типа. Вы должны научиться у нас и тогда…
— Пока мы будем у вас учиться, вся Россия станет красной! — крикнул Струков и вдруг, закрыв глаза рукой, простонал: — Партизаны во Владивостоке. Боже мой!.
— Я не ослышался? — Бирич вопросительно посмотрел на Рули. Американец указал мундштуком трубки на Учватова, потом на несколько листков радиограммных бланков, разбросанных по столу:
— Если верить этому мистеру и его аппаратуре. Я не думаю, чтобы мистер Учватов был сторонников или тайным агентом большевиков. Ха-ха-ха!
Рули показалось, что он сказал что-то смешное. Бирич схватил со стола бланки и быстро пробежал их глазами. Известия были ошеломляющие. Несколько дней Ново-Мариинск не имел связи с Владивостоком. Американские станции ничего особенного не передавали, и вдруг эти новости. Приморская земская управа объявила себя Временным правительством с вхождением в его состав коммунистов. Всеми военными силами командует Сергей Лазо. Перешла власть к Советам и в Благовещенске.