Утренний бриз
Шрифт:
Консул бросил взгляд на настольный календарь. Было 13 февраля 1920 года. Осталось полтора месяца до завершения эвакуации. Колдуэлл грузно опустился в кресло и подвинул к себе папку со свежей почтой, которую полчаса назад внес секретарь. Колдуэлл открыл папку и увидел яркую обложку свежего, 28-го номера журнала «Soviet Russia». Он не любил это издание, считал, что оно инспирируется большевиками и подрывает американскую здоровую политику. Консул уже хотел отложить журнал, но заметил, что одна из страниц заложена полоской бумаги с красной пометкой. Это референт по печати обращал внимание консула на важные, по его мнению, материалы. Колдуэлл
«Когда американские солдаты прибыли в Сибирь, Они понятия не имели о положении вещей. Они не знали, что являются орудием бюрократов для уничтожения революции. Они думали, что большевики — немецкие агенты, и были готовы сражаться с ними. Скоро, однако, они увидели, что дело обстоит не так, что в Красной Армии нет немцев, а состоит она из сибирских рабочих и крестьян. Они перестали верить в свое правительство».
Колдуэлл не стал читать дальше. Он в раздражении захлопнул Журнал и кинул его в сторону. И такое печатают в Штатах! Нет, дальше терпеть это невозможно. Он напишет о своем отношении к журналу в Штаты.
Консул с мрачным выражением лица взял из папки два соединенных скрепкой листа и прочитал гриф:
«Радио. Секретно». «Опять какие-нибудь рекомендации, советы Вашингтона, — подумал Колдуэлл с раздражением. — Что они могут изменить, если мы уходим отсюда и все, чего добились, передаем японцам?» Все же надо было ознакомиться с радиограммой, которую он держал в руках. Но в это время в кабинет вошел секретарь:
— Полковник Фондерат! Просит принять его!
Колдуэлл уставился на секретаря. Ему показалось, что секретарь оговорился или сам Колдуэлл ослышался.
— Кто?
— Полковник Фондерат, — повторил секретарь.
Консул был в недоумении. Что за нелепица? Ведь сам Колдуэлл провожал начальника розановской контрразведки на последний пароход, уходивший из Владивостока накануне вступления партизан. И сейчас Фондерат должен находиться в Японии или же быть на пути в Америку, а никак не в его приемной. Очевидно, секретарь что-то напутал. Колдуэлл решил позднее сделать ему выговор за невнимательность и сухо сказал:
— Пригласите.
Колдуэлл был уверен, что в кабинет войдет незнакомый человек, но, как только посетитель переступил порог, Колдуэлл, резко отодвинув от себя папку, подался грудью вперед. Консул едва верил своим глазам. Перед ним стоял Фондерат в штатском черном костюме, лицо бледное, с глубоко запавшими, настороженно смотрящими из-за стекол пенсне глазами.
— Вы?! — изумлению Колдуэлла не было границ. Он поднимался с кресла, не сводя взгляда с приближающегося полковника. Странно выглядел контрразведчик в штатском костюме, который делал Фондерата маленьким, невзрачным. Колчаковец сильно похудел, казался измученным, точно перенес тяжелые лишения.
— Да, это я, — Фондерат чуть нагнул голову, показывая большую лысину, и невесело пошутил: — Не пугайтесь. Это не призрак, не тень моя, я сам.
— Крайне удивлен, — признался консул. — Как вы оказались во Владивостоке?
Колдуэлл жестом пригласил Фондерата к маленькому столику, уставленному бутылками, и, выбрав среди них коньяк, наполнил рюмки. Они молча выпили. Потом вернулись к письменному столу и сели в глубокие кожаные кресла. Колдуэлл взял сигару из ярко-красного с золотисто-зелеными узорами ящика и подвинул его к Фондерату:
— Что же произошло?
Консул увидел, как дрогнула рука Фондерата, бравшая сигару. Пальцы полковника так сдавили ее, что она переломилась. Фондерат не стал брать другую и, откинувшись на спинку кресла, резким движением сорвал с переносицы пенсне. Колдуэлл увидел, какой ненавистью и бессильной злобой горели глаза полковника.
— Мало мы их уничтожили! — негромко, с едва сдерживаемым бешенством произнес Фондерат. — Мы слишком были гуманны, а их надо было расстреливать, расстреливать…
У него прервалось дыхание. Колдуэлл терпеливо ждал. Полковник обтер вспотевший лоб и, покручивая в пальцах пенсне, заговорил более сдержанно:
— Мы оказались доверчивыми ротозеями. Ночью большевики-матросы изменили курс судна, и наш пароход, вместо того чтобы идти в Японию, повернул назад. Никто, кроме команды, которая вся состояла из коммунистов, не знал, что мы возвращаемся. Моряки покинули пароход на шлюпках, когда наши часовые спали. Сильный толчок, скрежет рвущегося металла и панические крики разбудили меня. Я выскочил из каюты на палубу. Пароход, врезавшись со всего хода в береговые рифы, стоял с большим креном. Из команды судна никого не осталось, кроме капитана и его второго помощника. Я их там же на мостике пристрелил.
— Где большевики выбросили пароход? — спросил Колдуэлл.
— В районе бухты Валентин, — Фондерат потянулся за сигарой и, пыхнув дымком, продолжал рассказ: — На пароходе было около семисот солдат и офицеров. Пароход начал оседать на корму. В пробоины хлынула забортная вода. Надо было покидать судно. В это время кто-то крикнул, что вот-вот могут взорваться котлы… — Фондерат криво усмехнулся. — Люди хуже скотов. Давили друг друга, дрались, стреляли… Не все выбрались на берег. Одни погибли в давке, другие утонули, третьи, не успевшие покинуть пароход, оказались жертвами взрыва котлов, оставившего от парохода груду железа. Мы оказались в районе, который давно контролируют партизаны. Пришлось разбиться на мелкие группы и разойтись. Я с несколькими офицерами добрался до Владивостока. Здесь легче исчезнуть, скрыться, и вот я у вас.
«Какого же черта тебе от меня надо? — подумал враждебно Колдуэлл. — Ты пешка, вышедшая из игры». Консулу Фондерат был в тягость, и Колдуэлл искал предлог, чтобы скорее от него избавиться. В кабинете стало тихо. Только было слышно, как отсчитывали время часы да за двойными окнами с толстым зеркальным стеклом глухо раздавались крики и топот множества ног по гранитной брусчатке мостовой.
«Заявиться ко мне сейчас — просто не по-джентльменски, — рассуждал Колдуэлл. — Я сделал для него все, что мог. Кто же виноват, что большевики-матросы оказались хитрее колчаковцев?» Можно будет приятелям в Штатах рассказать неплохой анекдот о том, как простые моряки обвели начальника контрразведки и выбросили его с пароходом на берег.
Наконец Фондерат не выдержал молчания и срывающимся голосом произнес:
— Я не могу оставаться во Владивостоке долго. Большевики хорошо знают меня… — он оборвал себя и посмотрел на окна. Колдуэлл понимал, что полковник имеет в виду, но Фондерат все же решил пояснить: — Меня могут схватить.
— Возможно, — согласился Колдуэлл.
— Я прошу отправить меня на один из ваших кораблей, — торопливо, с мольбой и почти с отчаянием просил Фондерат. — Я же так много вам помогал, делал все, что вы просили и…