Утренний Конь
Шрифт:
Что же в них «таинственного»? Да, собственно, ничего. Я только хочу сказать, что писатель сумел за их обыкновенностью увидеть добрые и горячие сердца, большую любовь к своей стране и к ее людям, готовность, если нужно, пожертвовать собою.
Герои Батрова, так же как сам писатель, живут у моря. Они любят свободную стихию, белокрылых чаек, светлый южный город. Море — тоже один из героев этой книги. И все-таки главные герои — люди, ребята.
Рассказы Батрова берут за живое, заставляют смеяться, плакать, думать о жизни.
Какими будут Тимка, Варька, Нонка, когда вырастут? А Степик Железный, Тюлька? Прочти книжку и сам ответь.
А мое мнение такое — люди получатся из них что надо. Иногда в предисловиях говорят о том, чему книга учит. Но художественная литература не только учит: она помогает человеку стать лучше, чище, честнее.
Рассказы Батрова поэтичны и возвышенны. Талант его зиждется на благородной и высокой, на уверенной любви к людям.
«Любить людей, — говорит писатель-коммунист устами одного из своих героев, — самое главное партийное дело».
Я знаю, ты полюбишь героев этой книги.
Я завидую тебе: ты отправляешься в путешествие по хорошей книге.
Доброго тебе пути!
Был год девятнадцатый…
Янку разбудило лошадиное ржание. Он поднялся и подошел к окну. В глубине двора, возле каретной мастерской, стояла подвода, а ее хозяин распрягал лошадей.
Подвода как подвода. Ничего интересного. Зевая, Янка забрался в постель. Но сон к нему не вернулся. В этом были виноваты воробьи. Они так громко галдели за окном, что Янке волей-неволей пришлось подняться.
Он вновь поглядел на подводу и на этот раз заметил подсолнухи, написанные на ее бортах старательной кистью. Так обычно украшали свои подводы немцы-колонисты из Большой Аккаржи. «Наверное, привез хлеб и будет менять на вещи», — подумал Янка о хозяине подводы и нахмурился. В Янкином доме уже давно не было вещей. Мать все променяла на продукты: и скатерти, и постельное белье, и даже свой нательный золотой крестик. Остались лишь отцовские карманные часы с крышками из вороненой стали. За них можно взять фунта четыре хлеба… Но что скажет отец, красногвардеец, когда вернется с фронта домой?..
На лице мальчика выступила испарина. Он с завистью поглядел на немца-колониста. Тот, взобравшись на козлы, что-то жевал. У него были голубые глаза, большой горбатый нос и короткие, по-видимому, очень сильные руки.
Янка сошел вниз, во двор. Первой, кого он там увидел, оказалась Катя Рублева, комсомолка, высокая черноволосая девушка. Она служила вестовой в штабе береговой обороны и имела право носить оружие.
— Пойдем, Янка, чай пить, — позвала она.
Янка сразу согласился.
Он выпил кружку кипятка с одной-единственной таблеткой сахарина и спросил:
— Когда же это все кончится?
— Что, Янка?
— А бесхлебье.
— Кончится, ей-богу, кончится! — сказала Катя и, порывшись в шкафчике, подала Янке тонкий ломкий сухарь.
От сухаря Янка не отказался.
— Хочешь, я тебе что-нибудь почитаю? — спросила Катя.
— Нет. Я так посижу.
Янке нравилось сидеть на Катином диване и молчать.
Сама Катя садилась рядом с ним и читала книжку, склонив голову над страницами. Порой она отбрасывала в сторону свои черные волосы, и они падали на плечо Янки. Но сегодня у него в животе неприятно урчало, и он встал и направился к двери.
Во дворе он заглянул в одно из подвальных помещений и крикнул:
— Николашка!
В окне показались две худые рожицы. У сероглазого Николашки гостил черноглазый Айзик, похожий на цыганенка. Отцов у них не было. Они погибли на царской войне. Их жены, солдатские вдовы, торговали на рынке самодельными спичками. Но заработки были скверные.
— Выходи! — закричал Янка.
— Мы никуда. Мы фасоль варим. Рябую! — ответил Николашка.
— Фасоль? — Янка спустился к ним в подвал и с жадностью принялся вдыхать в себя запах рябой фасоли.
— Целый стакан! — похвастался Айзик. — Выменял у хромого Сеньки на почтовые марки.
— Правильно сделал! — одобрил Янка коммерческую сделку своего друга и присел к «румынке», на которой варилась фасоль в солдатском котелке.
Айзик вытащил ложкой одну из фасолин и с огорчением произнес:
— Еще твердая… Дров, пожалуй, не хватит…
— Не плачь, сейчас будут! — сказал Янка.
Он стрелой вылетел во двор. Из своего сарая, который находился здесь же, во дворе, он выволок старую кадку и заодно с ней тесак, каким когда-то вооружалась таможенная стража, и принялся рубить им железные обручи на кадке.
Немец, отдыхающий на козлах, заинтересованно глядел на Янкин тесак и осуждающе цокал губами.
Кадка распалась.
— Янка, чего ты там копаешься, фасоль стынет! — донеслось из Николашкиного подвала.
Схватив несколько клепок от кадки, Янка помчался к своим друзьям. Когда же он возвратился за остальным топливом, возле рассыпанной на земле клепки стоял немец и одобрительно проводил пальцем по лезвию тесака.
— Отдашь — хлеб получишь, — сказал он, хитро улыбаясь.
— Хлеб? — не веря своим ушам, переспросил Янка.
— Один раз полфунта, — уточнил немец.
Этим же тесаком он отрезал горбушку от огромной буханки и протянул Янке. Хлеб был белый, белей лебединых крыльев. Такого хлеба уже давно не видели в Янкином дворе. Янка дрожащими руками сунул его за пазуху напротив счастливо забившегося сердца.
— Жид? — спросил немец.
— Не, мы греки…
— Еще хуже, все греки кефалиди, за кефаль маму-папу зарежут…
Немец закурил и громко рассмеялся своей глупой шутке.
— Я за Советскую власть! — сказал Янка.