Утренняя пробежка
Шрифт:
— Что ты мелешь, несчастный! — машет руками Нелли Васильевна и делает вид, что ей дурно. — Послушай лучше, что я написала.
Нелли Васильевна промокает слезы платком, быстро собирает исписанные листки со стола и стульев и проникновенным голосом, как будто сын ее может услышать, начинает читать:
— «Здравствуй, дорогой сыночек! Твое письмо поразило нас, как гром среди ясного неба. С папой случился сердечный припадок, он уже неделю лежит, а и все время плачу и пью валериановые капли.
Мы заклинаем тебя не делать этой непоправимой
Будь умным! Все они сперва ангелочки с крылышками, а когда женишься, хлебнешь лиха. Будешь кусать локти, но мама с папой уже тебе не помогут.
Вспомни участь твоего дяди Коли. Он рано женился. Ему, между прочим, было тогда 23 года, а что из этого вышло. Был он до женитьбы веселый, компанейский парень, добрый и отзывчивый. А теперь! Она его согнула в бараний рог. Это теперь забитое бессловесное существо без собственного „я“. Она его при людях называет почему-то „Сорочинская ярмарка“, покрикивает на него: „Молчи!“ Смотри, не тебя ли ждет такая ужасная участь?!»
…Дальше шло все в том же духе. Не жалея красок, Нелли Васильевна расписала трагические браки ближайших и дальних родственников, знакомых, просто соседей и даже вымышленных персонажей. Одного из них она даже своей волей лишила жизни, как наложившего на себя руки из-за неудавшейся женитьбы.
— Да, мрачноватая картина, — почесав затылок, сказал муж Нелли Васильевне, когда она закончила чтение. — Прямо жуть берет! Почитай твои творения, — так похоже, что браки вообще себя изжили. Однако, поверь моему опыту, сына этой писаниной не остановишь. Ну, ладно, ладно, не кипятись! Давай я пойду это письмо отправлю, посмотрим, что выйдет…
…Прошло полгода, и на летние каникулы к Ивановым приехал их сын-студент. Он был весел И жизнерадостен, с аппетитом много ел и смеялся. Радостно возбужденная Нелли Васильевна все подкладывала ему всяких вкусных разностей и не спускала с него любящего взгляда. Женитьба сына расстроилась, и Нелли Васильевна была, что называется, на верху блаженства.
Когда сын закончил еду, мать погладила его по голове, с чувством гордости поцеловала и, не удержавшись, сказала мужу:
— Вот ты не верил, а мое письмо открыло мальчику глаза, предотвратило его от необдуманного шага. Вот тебе и писанина!
— Какое письмо? — удивился сын и посмотрел на отца. — Была же только телеграмма.
— Какая телеграмма?! — в свою очередь удивилась мать и тоже посмотрела на отца, который украдкой подавал сыну какие-то знаки.
Сын посмотрел на обоих родителей, рассмеялся и сказал:
— Да та, в которой папа писал: «Обдумай, сынок, повремени женитьбой, вспомни участь своего отца».
НАУКА НЕ ДЛЯ СЛАБОНЕРВНЫХ
Доцент Суходоев Николай Алексеевич, худой и жилистый, с изможденным лицом язвенника и все подмечающим взглядом хитрована, стал с некоторых пор убежденным сторонником индивидуальной работы со студентами.
— Массовость — это визитка развитого социализма. Слава Богу, сейчас настало время штучной работы, индивидуального ваяния специалистов, — разглагольствовал он в кругу университетских коллег, которые, однако, от обсуждения проблемы с ним уклонялись.
В начале каждого учебного года Суходоев неизменно появлялся в отделе кадров. Он примащивался за краем стола, водружал на нос очки и старательно перелопачивал личные дела своих новых студентов. Причмокивая губами, Николай Алексеевич заносил в толстую тетрадь интересующие его сведения: откуда имярек прибыл, кто родители, чем занимаются.
Суходоев любил ошеломить подопечных студентов своей осведомленностью. При случае неожиданно задавал вопросы: «Ну, что, богатую свадьбу сестре справили?» или «А твой папа уже приватизировал магазин?»
Николай Алексеевич улыбался, довольный произведенным эффектом, и назидательно изрекал:
— Статистике известно все. Это наука серьезная, так что изучать ее нужно с полной отдачей, и нерадивым все воздастся на экзамене, как грешникам на страшном суде.
И вот курсовой экзамен наступал. Суходоев считал его венцом, апофеозом всей своей индивидуальной работы. Проходил экзамен строго конфиденциально, учитель и ученик встречались один на один, без посторонних ушей. Разговор обычно начинался с отвлеченных вещей: о жизни, о трудностях, которые переживает высшая школа, о смехотворных заработках преподавателей, о высоких ценах. И только затем экзаменатор переходил к дознанию того, какие же знания по статистике отложились в голове очередного визави.
Николай Алексеевич внимательно слушал ответы, кивал головой и при этом помечал что-то в своей тетради, а когда несчастной жертве начинало грезиться, что она уже пересекла бурное море формул и показателей и с желанной «удочкой» вот-вот причалит к заветному берегу, Суходоев сокрушенно вздыхал и выносил свой приговор: виновен, то бишь ответ никудышный, придется подучить.
— Опять у тебя полпотока на экзамене провалились! — сетовал тучный, лысеющий декан Строев, которого постоянно мучала одышка.
— А вы хотите, чтобы я халтурил? — парировал принципиальный экзаменатор. — Пусть учат как следует. Статистика — наука не для слабонервных.
Шло время, и ситуация постепенно разряжалась: студенты несли в деканат направления с положительными оценками. Кривая успеваемости поднималась до нормального уровня.
И все бы хорошо, да вот беда! Пошли разговоры, что-де требовательность Суходоева — это своеобразный капкан для детишек состоятельных родителей, которые после провала своих чад на экзамене вынуждены искать подходы к неприступному экзаменатору.