Утренняя звезда
Шрифт:
– Где будет собрание?
– спросил шериф.
– А вам хотелось бы знать?
– Ведь должно быть собрание?
– А почему вы меня спрашиваете?
– Так значит, собрание будет, - сказал шериф.
– Разве?
– Ох, задушил бы я тебя своими руками!
– На эти дела вы молодцы.
– Мы с тобой не шутим!
– Я и не говорю, что шутите.
– Этот твой черномазый шляется где-то поблизости, и мы его найдем, сказал шериф.
– Если ты скажешь нам, где он, и если он не будет молчать, он, может быть, легко отделается. Но если мы сами его найдем, не быть ему живому. Если мы его найдем, приготовь к утру простыню, чтобы прикрыть его, поняла? Приготовь простыню, потому что не быть ему живому!
–
Шериф прошел мимо нее. Другие последовали за ним. Так вот же, вы не добились чего хотели, думала она с торжеством. И никогда не добьетесь! Ей до боли хотелось дать им почувствовать всю свою гордость и независимость; ее сердце стремилось обратить самые горькие минуты Жизни в такие слова, чтобы они почувствовали, как легко ей было вынести все, что они ей сделали, и сколько еще она может вынести. Ее вера с такой силой вспыхнула в ней, что она едва не ослепла. Она шла за ними к дверям, заламывая и стискивая пальцы. Она видела, как они сошли на грязную дорогу. При каждой вспышке желтого огня видно было, что льет косой дождь. Губы ее шевелились, и она крикнула:
– А все-таки вы не добились чего хотели! И никогда не добьетесь!
Шериф остановился и обернулся к ней; голос его звучал тихо и зло:
– Ну, черт возьми, не пора ли тебе помолчать?
– Я сама знаю, когда мне замолчать!
– Нет, ты не знаешь!
– сказал он.
– Нет, ты не знаешь, когда нужно замолчать, так я тебя выучу!
Он одним прыжком вскочил на крыльцо и бросился к двери.
Она отступила назад, не сводя с него глаз.
– Поговори у меня!
– сказал он и замахнулся кулаком.
Удар пришелся по скуле; в глазах у нее потемнело, она упала ничком. Тяжелый каблук намокших башмаков ударил ее в висок, потом в живот.
– А ну-ка, поговори еще!
Она хотела заговорить, но не могла; боль душила ее. Она лежала молча, и откуда-то из серого провала забвения до нее донеслись слова: "Оставь ее в покое, нам нужно найти негра..."
4
Сколько времени она пролежала, скорчившись в темном углу, она не помнит. Первым чувством, которое вернулось к ней, был непонятный страх, заполнивший все внутри, потом острая боль в виске, отдававшаяся по всему телу. В ее ушах стоял монотонный шепот дождя, она дрожала от холодного ветра, который врывался в дверь. Сначала, открыв глаза, она ничего не видела. Смутно, как во сне, она понимала, что полулежит-полусидит в углу, прислонившись к стене. Она с трудом повернула шею, и от того, что она увидела, у нее занялось дыхание - прямо над ней повисло большое белое пятно. С минуту она не могла понять, что было вначале: страх породил лицо или лицо породило страх. Мало-помалу пятно превратилось в большое белое лицо, которое заполнило все поле зрения. Она замерла, не двигаясь, едва сознавая, что дышит, и все-таки чувствуя, что жизнь ее зависит только от этого белого лица. Она видела его и раньше, страх перед ним не раз держал ее в тисках, в нем сосредоточился весь тот страх, какой внушали ей все белые лица, виденные ею в жизни. "Сю"... Словно откуда-то издалека, она услышала, как ее назвали по имени. Теперь сознание возвращалось к ней, но и страх становился все сильней. Она смотрела в лицо белого человека, и ей хотелось завопить, чтобы он ушел; и все же она мирилась с его присутствием, чувствуя, что так надо. В глубине ее сознания шла деятельная работа, но тело ее было беспомощно. Словно незримый нож рассек ее надвое: одна половина лежала неподвижно, другая дрожала в страхе перед забытым старым врагом. "Сю, это я, Сю, это я..." И вдруг голос раздался ясно.
– Сю, это я! Это Букер!
И она услышала ответный голос, прозвучавший в глубине ее существа. Да, это Букер... Тот, что вступил недавно... Она собрала все силы, чтобы прогнать забытье, и тогда непонятный страх, заполнивший ее, воплотился в Букере. Ей казалось, что в Букере таится какая-то угроза, что она не имеет права жить на свете рядом с ним.
– Ты жива?
Она не ответила; она рванулась было встать на ноги и упала.
– Сю, ты ранена?
– Да, - вздохнула она.
– Куда тебя ранили?
– В голову, - прошептала она.
– Они тебя били?
– Да.
– Негодяи! Какие негодяи!
Она слышала, что он повторил это несколько раз подряд, потом почувствовала, что ее поднимают.
– Не надо!
– простонала она.
– Я перенесу тебя в кухню.
– Не трогай меня.
– Нельзя же тебе тут оставаться!
Она вся сжалась и отталкивала его, упираясь руками ему в плечи; в кухне она высвободилась и упала на стул, судорожно вцепившись в спинку. Она с сомнением глядела на Букера; в нем не было ничего, что могло бы так ее напугать, но напряжение в ней не ослабло. Он подошел к ведру с водой, намочил свой платок, выжал его и подал ей. Она недоверчиво глядела на мокрую тряпку.
– Возьми, приложи ко лбу...
– Нет!
– Ну возьми же: тебе легче станет.
Она все еще колебалась; какое право она имеет бояться человека, который так добр к ней? Нехотя она наклонилась вперед и прижала влажную тряпку к голове. Это помогло. С каждой минутой она все больше овладевала собой, все еще удивляясь своему недоверию.
– Что случилось?
– Не знаю.
– Тебе лучше?
– Да.
– Кто это был здесь?
– Не знаю, - повторила она.
– Голова все еще болит?
– Да.
– Ах ты господи!
– Ничего, - вздохнула она и закрыла лицо руками.
Она почувствовала, что он дотронулся до ее плеча.
– Сю, я принес тебе дурные вести...
Она поняла; она выпрямилась и вся похолодела. Так это случилось - она смотрела перед собой сухими глазами, сжав губы.
– Мой Джонни-Бой, - сказала она.
– Да. Мне очень жаль, что пришлось тебе это сказать. Я подумал, что ты должна знать об этом.
Напряжение в ней ослабло, и внутри раскрылась пустота. Голос в ней прошептал: "Господи, помоги мне".
– Г-г-де он?
– Они повели его в Фоли-Вудс, хотят, чтобы он назвал остальных.
– Он не назовет, - сказала она.
– Пусть уж лучше сразу убьют его, он все равно ничего не скажет.
– Надеюсь, что не скажет, - сказал Букер.
– Только вот остальным товарищам ему не удалось сообщить. Его схватили у самого леса.
И тут ее словно озарило: она увидела разбросанные по мокрым полям хибарки, где спят черные и белые товарищи; утром они встанут и пойдут к Лему, и тогда их схватят. А это значит ужас, тюрьма, смерть. Товарищам нужно сказать, она должна сказать им, она не может доверить никому другому дело Джонни-Боя, а особенно Букеру, в котором она сомневалась. Ухватившись за сиденье стула обеими руками, она попыталась встать, в глазах у нее потемнело, она зашаталась. Когда она очнулась, ее поддерживал Букер.
– Пустите меня!
– Сю, ты еще слаба, тебе нельзя идти.
– Надо им сказать!
– Сядь Сю! Ты ранена, ты больна!
Когда он усадил ее, она беспомощно взглянула на него.
– Сю, послушай! Джонни взят. Я здесь. Скажи мне, кто они, и я сообщу им.
Она смотрела в землю и не отвечала. Да, она слишком слаба. Ей не пройти столько миль по дождю. Сказать Букеру? Если б тут был кто-нибудь вроде Евы, с кем посоветоваться! Она не хотела решать одна, в таком деле нельзя делать ошибок. Пальцы Букера давили на ее плечо, и было так, словно белая глыба сталкивает ее в пропасть; она опять воскликнула про себя: "Господи, помоги мне!" Белое лицо Букера было рядом с ней, выжидало. Хорошо ли она сделает, если скажет ему? А что, если она не скажет, и товарищей схватят? Она никогда себе этого не простит. А может быть, она ошибается, может быть, ее страх - просто "глупость", как говорит Джонни-Бой. И она вспомнила его слова: "Мать, нельзя создать партию, если всех подозревать".