Утро чудес
Шрифт:
И все-таки валенки не уберегли маму от простуды. Слегла с воспалением легких. Дворовые раздобыли у Петрушиных козьего молока. А бабушка Вера готовила для мамы разные отвары. Выходили.
И мы написали об этом случае отцу. Письмо опустили в ящик на почте — надежнее. И я стал ждать папу. Конечно, он догадается и заторопится к нам. Отчего-то хотелось, чтоб он непременно приехал ночью… Просыпаясь, я прислушивался к каждому шороху за окном и долго не мог уснуть. Нашу встречу я представлял себе очень живо. Думал, как перво-наперво мы сходим на базар, купим маме
Как-то я с сомнением спросил у Лидки:
— Ты думаешь, мама не рассказывала отцу про то, как в церковь ходили?
— Только он забыл. Всегда вы, мужики, обо всем забываете, — вспылила она.
Отца я так и не дождался.
И вот я иду к Лидке и думаю о том письме. И передо мной возникает комната в старом бараке. Я сижу за столом и аккуратно вывожу каждую буковку на тетрадном листке в косую линеечку. А Лидка топчется возле меня и громко диктует. Лицо у нее строгое, как у настоящей учительницы.
Интересно, помнит еще Степанкова про тот давнишний случай?
А дождь усиливается. В острые косые струи вплетаются льдистые снежинки, обжигают лицо. Фуражка на мне промокла. Но вот и Лидкин подъезд. Я снимаю фуражку, стряхиваю последние капли и, машинально пригладив волосы, надеваю ее опять. На голове противная мокрая тряпка.
И вдруг я чувствую, что страшно волнуюсь. На лестничной площадке третьего этажа я останавливаюсь. Сую руки под подоконник на батарею — тепло от металла словно вливается в меня.
Откуда-то доносится музыка. Может, Лидка крутит пластинки? Конечно, она достала новые пластинки. Всего несколько ступенек отделяет меня от нее. Но я не могу унять своего странного волнения и преодолеть эти проклятые несколько ступенек. «А чего я, собственно, боюсь? У меня к Лидке дело», — настраиваю я себя.
Рывок — и я у дверей квартиры Степанковых. На мгновение мне чудится, что я в старом дворе у квартиры № 7, пришел к Лидке после болезни, но отчего-то не решаюсь войти, медлю, то разглядываю фанерный почтовый ящик, то блестящую бронзовую ручку с инициалами «К. С.» А вокруг весна! Чистое, очень синее небо, какое бывает лишь в апреле… Как давно это было. Фокстрот. Танцующая девчонка в голубом.
Я нажимаю на коричневую пуговичку звонка. Музыка смолкает. За дверью долго возятся с запором. Наконец дверь распахивается, и я вижу длинного, тонкого парня в солдатской форме. У него короткая стрижка, смешно торчат большие уши. Парень, не мигая, смотрит на меня зелеными глазами.
— Ты к кому? — Голосок у него слабый, какой-то девчоночий.
— К ним, — весело отвечаю я. «Черт возьми, какие локаторы у этого бойца?!»
Парень вытягивается — голова вот-вот упрется в притолоку. Я скашиваю взгляд на погоны — пехота-матушка. Из глубины квартиры голос дяди Кости.
— Кто там, Иван?
— Клименко Эдик, бывший сосед, — подсказываю я солдату и тот, полуобернувшись, дословно переводит: «Клименко Эдик, бывший сосед». Несколько секунд он прислушивается к голосам, потом неуверенно приглашает:
— Заходи.
— Да нет, мне Лида нужна.
Но парень не успевает ответить. Из-за его спины появляется Лидка. Она в ситцевом, в крупный горошек, платье с круглым вырезом на груди, рукава — фонарики. Волосы не разделены, как раньше, пробором, не заплетены в толстую косу, а лишь слегка закреплены на висках. Густые длинные пряди лежат на плечах, набегают на грудь. Ей идет такая прическа. Лидка очень женственная и вообще какая-то новая. Прежние, пожалуй, высоко вздернутые от удивления брови.
— Эдик, ты что там стоишь? Господи, как ты вымок, — говорит она так, словно мы проживаем еще в бараке на Зорях и расстались всего несколько часов назад. Я не двигаюсь. Неужели ничего не изменилось в ней за прошедшие месяцы? — Проходи, проходи сюда. — Лидка втаскивает меня в узкий коридорчик. Втроем нам тесно. Лидка улыбается. Она рада неожиданному визиту бывшего соседа. А у меня сильно бьется сердце. Так сильно, что кажется, они его слышат.
— Здравствуй, Лида, — едва говорю я.
— Здравствуй, Эдик. А это Ваня, — торопливо указывает она на парня. — Познакомьтесь, ребята.
Я подаю руку. Ваня вяло тискает кисть.
— У папы сегодня день рождения. Пришли его друзья, — говорит Лидка.
— Тогда я в другой раз зайду. Привет дяде Косте. — Я делаю шаг к двери.
— Куда ты так торопишься, Эдик? У тебя что-то случилось, да? — спрашивает она и отводит отчего-то взгляд. Ваня неприкаянно топчется на месте. И ему и мне неловко. Но как выйти из этого дурацкого положения?
— Случилось, не случилось… — Я умоляюще гляжу на Ваню. Наконец он понимает мою мысль, двигает от нас по коридорчику.
— Я хотел с тобой поговорить, но ты сегодня, наверное, не можешь. У вас люди.
— Поговорим у меня в комнате. Они нам не помешают. Раздевайся, раздевайся. Я тебя угощу тортом. Мы с мамой пекли — пальчики оближешь. — Лидка расстегивает пальто. Я останавливаю ее.
— Ничего не надо. Пойдем постоим немножко в подъезде. Я тебя очень прошу, — говорю я, но волнение, которое меня охватило в момент встречи с Лидкой и которое, кажется, усиливается, напрочь исключают мою решимость вспоминать об отце, о тех давних событиях. И перехватив ее недоуменный взгляд, я вдруг думаю, что говорить вовсе ни о чем и не надо. Лучше все-таки уйти, просто уйти, ничего не объясняя. — Ладно, Лидок, я, пожалуй, пойду. Я потом зайду. Не вовремя.
— Эдик, я тебя не понимаю. Ты же пришел, — берет меня за руку Лидка. — А вообще ты становишься совсем не таким.
— А ты?
— Не знаю. Может быть, и я уже другая. Но ты все-таки не уходи, ладно? Я сейчас предупрежу своих.
Лидка исчезает. Я тихо открываю дверь, выхожу и спускаюсь к окну.
Лидка выскакивает следом в наброшенном на плечи пальто.
— Там собираются петь, — весело сообщает она, прыгая по ступенькам. И точно, там дружно запели. Лидка становится напротив. Пристально смотрит на меня, следит за каждым моим движением.