Утро Московии
Шрифт:
Ричард Джексон едва не вбежал в палату, надежда светилась в его глазах: не случайно зовет его царь – ускорить дело велит с просьбой за понравившийся подарок! Есть Провидение, есть награда за все труды морские, за лишения, болезни, за многомесячные одиночества их корабельного братства! Он вспомнил об унесенном корабле «Благое предприятие», которого так и не дождались ни в Михайло-Архангельске, ни в Устюге Великом. Про город Устюг он тоже вспомнил на миг, и то потом покрылся, – такого страху натерпелся в ту страшную ночь! Нет, хорошо, что он увел свой корабль в Вологду…
Царь сидел на троне. Перед ним уже был низкий, устойчивый столец, придвинутый к самым ногам и покрытый красным бархатом, а на нем стояли английские часы. Михаил и патриарх наклонились и рассматривали что-то внутри часов, за отворенной задней дверцей. Оба не обратили внимания на поклоны англичанина, обсуждая что-то. Наконец Михаил поднял голову, откинулся на высокую спинку трона и рукой поманил гостя к себе.
– Поди ближе! – потребовал Романов, опережая посольского дьяка Телепнева.
Ричард Джексон понял это без перевода, хотя переводчик и буркнул позади, – понял и шагнул к первой ступени. Патриарх развернул часы тыльной стороной и спросил:
– Кто делал сие великое дело – часы?
Англичанин растерялся, не понимая, к чему такой вопрос, и зачем-то уставился на крупный алмазный крест патриарха. Вопрос был повторен через переводчика, и только тогда Джексон нашелся:
– Часы эти – дело лучшего в мире мастера Христофора Галовея, английской земли человека! – Англичанин произнес эти слова с большим достоинством, чуть склонив только голову, не качнув прямым торсом, даже перо на шляпе, что была в левой, опущенной вдоль тела руке, не дрогнуло.
– А бывал ли тот мастер Галовей в русской земле? – продолжал спрашивать патриарх Филарет.
– Христофора Галовея знают во многих странах, и многие страны звали его к себе, но только к русскому царю отпустит его король.
– А скажи, аглицкий гость, откуда взялись на кузнецах, кои посажены в часы эти, дабы выбивать каждый бойный час, – откуда взялись у них русские шапки?
Пока англичанину дважды переводили этот вопрос, патриарх отворил заднюю дверцу и показал внутренность часового механизма. Ричард Джексон сделал еще шаг, преклонил колено и удивленно смотрел, не понимая. В часах, там, где прыгали по медным пластинам молоточки, не работавшие после того, как часы упали во время шторма, теперь стояли два маленьких железных кузнеца в подлинно русской одежде. Один стоял с молотом, занесенным над головой, второй, помощник, держал в щипцах крупицу металла.
В Грановитой палате наступила тишина мертвая, даже на отдаленных лавках перестали препираться, чинясь друг перед другом, меньшие люди, только и было слышно – стук маятника часов. Вопрос больше не повторяли, все ждали, что ответит англичанин, да слушали этот новый, никогда не слышанный звук, размеренный, успокоительно-монотонный.
Джексон понял, что это работа Ждана Виричева, и теперь нужно было объяснить, как русские кузнецы попали в английские часы. В волнении Ричард Джексон забыл, как звали того старого кузнеца. Что же делать? Похватал ладонями по карманам камзола – о Провидение! – тут записная книжка! Джексон достал ее, как достают из-под полы кинжал в трудную минуту абордажной схватки, жестокой и неравной, когда за спиной бездна, а перед тобой враги…
– Сколько раз тебя вопрошати: откуда взялись в часах кузнецы в русских шапках? – громко, с досадой спросил царь.
Это был неожиданный окрик. Ричард Джексон почувствовал, как холодным морским туманом окутывает все его внутренности. Он стал лихорадочно листать блокнот, что вызвало приглушенный смешок на боярских лавках, но вдруг вся Грановитая палата наполнилась чистым звоном – забили часы! Царь отпрянул от неожиданности, но тут же стал всматриваться в часовой механизм…
Кузнец с молотом бил по куску металла, который придерживал щипцами другой кузнец. Но как только молотобоец опускал молот, хитрый кузнец отдергивал щипцы с металлом, и молот ударял по медной пластине. Тотчас раздавался немного резкий дрожащий звон, а при отворенной дверце футляра даже сильный.
Патриарх Филарет приник к плечу сына, тычась бородой в футляр, а сверху, с боков – отовсюду совались бороды бояр, таращились изумленные глаза.
– Ах, ловок, бес! – вырвалось у патриарха недостойное слово, и все следом за ним перекрестились.
– Ловко отдерьгиват! – громко воскликнул Романов.
– Без мест оставлю! – закричал царь, как ребенок, у которого грозятся отнять игрушку.
Бояре кинулись на свои лавки.
Михаил прикрыл дверцу, и два последних удара из восьми прозвучали в закрытом футляре особенно мягко и торжественно, а когда звук этот затих во всех углах палаты, царь посмотрел на англичанина.
Ричард Джексон уже пришел в себя. Он поклонился и стал подробно объяснять, как попали в механизм часов кузнецы в русской одежде.
– Так говоришь, что мастер тот в Устюге Великом жив есть? – спросил патриарх.
– Там, – поклонился Джексон.
Царь, патриарх, Романов, Мстиславский, Трубецкой – все переглянулись.
– Да полно! Мог ли русский мастер сделать в этаком самозвонном чуде кузнецов железных? – издали, но громогласно спросил Татев.
Около него, обессиленный, бледный, стоял Коровин, который мог бы рассказать все это подробнее англичанина, будь он здоров.
– Русский кузнец был усерден, – кротко ответил Ричард Джексон, но, услыхав, а скорее почувствовав ропот недоверия со всех сторон, решил подкрепить слова вещественным доказательством. Другого выхода у него не было.
– Вот еще одна вещь, сделанная тем же мастером. Я купил эту цепочку в тот день, когда кузнец… – англичанин взглянул в блокнот, – когда кузнец Ждан Виричев возвращал мне починенные часы.
Сначала убедившись, что переводчик перевел его слова, Джексон протянул цепочку царю. Однако, как и в случае с часами, Ефим Телепнев преградил путь и сам передал тончайшую цепочку в руки Михаилу.
– Эка невидаль! – послышалось с боярских мест.
– У меня в вотчине золотых дел мастер отменные цепи льет!
– А у меня плотник есть, так он за один день да за ночь сруб ставит в тридцать сажен, ровно в сказке!
– Плотник твой! У меня плотник избу на колесах смудрил – сама едет! Я говорю ему: уж не нечистый ли дух везет ее? Ан нет! Он лошадей, две пары, в нутро той избы заводит, а к задней стене гужи крепит. Сидит, лошадей погоняет, а они, лошади-то, по земле идут, а сам он в узкое оконце глядит, куда ехать, значит. Я посмотрел: а пола-то, говорю, почто нету? И ремнем отстегал его. А он мне и говорит…