Утро под Катовице-2
Шрифт:
Утром четырнадцатого июня Безруков, как всегда заехал за мной и, после того как я занял место рядом с Пастуховой, сунул мне в руки «Правду»:
— На, смотри, войны не будет!
Я, демонстрируя заинтересованность, взял газету и посмотрел на первую страницу. Сообщение ТАСС было на своем законном месте, и, перечитав его, я отложил газету.
— Ну, видишь Андрей, получается все твои логические выкладки оказались ошибочными! — это уже Сухарев подключился к обсуждению. Я ведь во время совместных поездок многократно говорил о том, что вероятность нападения Германии на СССР
— В этом сообщении не сказано, что войны не будет, — я разом категорично отмел все доводы оппонентов.
— Да ты хоть прочитал, что там написано?! — возмутился Сухарев.
— Очень внимательно прочитал и вот что я вам скажу: такие сообщения должны публиковаться обоими сторонами в форме совместных заявлений. А когда одна сторона стягивает войска к границе, о чем, кстати, написано в тексте и при этом никак не реагирует на подобное заявление, становится очевидно, что ситуация очень и очень опасная.
— Ну-ка дай сюда, — Сухарев схватил протянутую мной газету, впился глазами в текст заявления и через пару минут выругался, — Твою ж мать, как я сам-то не увидел?!
— О господи! — со слезами в голосе простонала Пастухова рядом со мной, — что же теперь будет?
— И как ты думаешь, когда?.. — спросил Безруков после некоторой паузы.
— Времени осталось мало, лето идет, нападать выгоднее в воскресенье, когда все отдыхают. Поэтому или завтра, или двадцать второго, но я думаю, что двадцать второго. Красивая дата. Во-первых в этот день Наполеон перешел Неман, а во вторых, год назад французы подписали с немцами перемирие, фактически капитулировали. Только, товарищи, прошу вас не распространять панических настроений, а то сами понимаете.
Надеюсь, понимают. Мне же удивительно, как органы до сих пор не обратили на меня пристального внимания, я ведь довольно большому числу людей говорил о приближении войны. В основном, правда, в форме пропаганды — дескать мировая буржуазия не дремлет и будет изо всех сил пытаться толкнуть Гитлера на войну против СССР, поэтому мы должны быть сплоченными, лучше работать, учиться и заниматься спортом. А в более узкому кругу людей — вот так, с логическими доводами.
До завода доехали молча, в тягостном настроении, ну а там снова производственные проблемы, не до рефлексий.
В последнюю мирную неделю я постарался снизить свою рабочую нагрузку, уходил с работы вовремя, в воскресенье пятнадцатого остался дома, погулял вдоль реки вместе с женой и детьми. Болеслава, которую я также предупредил о скорой войне, старалась выглядеть беззаботной, но у неё это не очень хорошо получалось. Во вторник Безруков, увидев, что я опять ухожу с работы в шесть часов, удивленно спросил:
— Андрей, что-то я тебя не совсем понимаю, говоришь, война скоро, готовиться, надо, работать, а сам в шесть часов — раз и домой!
— Так потому и домой, тебе кстати, тоже бы не помешало, а то сам подумай, как мы будем впахивать, когда война начнется, это если ещё в армию не заберут, так что осталось совсем немного времени, чтобы побыть с семьёй.
Василий почесал голову, отложил бумаги в сторону и вышел из-за стола со словами:
— Ты прав, даже если войны не будет, то немного сбавить обороты на недельку не помешает, — и мы вместе пошли на выход, хорошо что он со мной согласился, а то я на рейсовом паровозе ехать собирался.
Впрочем, дома я не только отдыхал, но и понемногу занимался эскизным проектом СУ- 76. До начала войны прелагать это самоходное орудие ответственным чинам РККА не было никакого смысла, так как в сложившейся тогда парадигме развития бронетанковых сил места самоходным орудиям не было. Считалось, что все боевые задачи способны выполнить танки. Да у меня и не было никакой возможности заняться этим более плотно, ведь даже не хочется думать, как отреагировали бы сотрудники НКВД, попытайся я раздобыть информацию о массогабаритных характеристиках орудий семьдесят шестого калибра, стоящих на вооружении РККА. Наверняка я ведь у них на контроле, пусть и не очень жестком. Снегоход-то ведь хоть и имел в первую очередь военное назначение, тем не менее был гражданской несекретной продукцией, примерно как мотоцикл. А вот артиллерия — это уже другое дело.
Двадцать второго июня около десяти часов, когда я сидел на веранде и присматривал за Станиславом, игравшим с деревянной машинкой на полу, по громкоговорителю передали, что в двенадцать часов будет важное заявление правительства. У нас ведь в частном секторе радиоточек не было, как и телефонов. Вся информация — только из громкоговорителя висевшего на перекрестке. Можно было ещё радиоприемник купить, но я этого делать не стал, зная, что после начала войны их конфискуют у населения.
Болеслава, которой я уже давно сказал, что сегодня начнется война, вышла из дома, мы переглянулись, после она села рядом, положив мне голову на плечо и прошептала:
— А я, дура, надеялась, что ты ошибаешься, но ты посланник, ты же всё знаешь…
Да, я так и не смог убедить её, что я обычный человек. На все мои доводы она отвечала: «Мне же видно, как ты отличаешься от других, просто удивительно, как окружающие этого не замечают!» Ну и хорошо, что не замечают, иначе бы мне несдобровать.
Помолчав, она продолжила:
— Теперь война заберет тебя у меня, ты должен защищать людей, а хочу чтобы ты остался, никуда не уходил. Я дура, правда?
Я её обнял и поцеловал в губы. Станислав бросил машинку, притопал к нам и застыл, с интересом глядя на нас.
— Вполне нормальное желание, — ответил ей, оторвавшись, — Тем более, что и мне не хочется воевать. Надеюсь, что смогу быть полезнее на заводе, ведь наша продукция имеет военное назначение.
Тут из дома раздался плачь Алешки и Болеслава упорхнула к ребенку. Станислав, нахмурившись, вернулся к машинке, а я продолжил заниматься ничегонеделаньем, пока есть такая возможность.