Утро под Катовице-2
Шрифт:
— Но здесь совсем нет лет лесов, лишь редкие рощицы, да кое-где кустарник по берегам. Нигде не спрятаться, — возразил комиссар.
— Вот поэтому надо работать небольшой группой в немецкой форме, с хорошими документами, — ответил я ему.
— А ведь и правда, хорошая идея! — подумав, согласился Антипов, — А то нам пришло требование усилить диверсионную и разведывательную работу в этом квадрате, вот я и ломаю голову… Сделаешь? — тут же взял он быка за рога.
— Да, — ответил я, — Но, как я уже говорил, нужно четыре-пять человек, умеющих разговаривать по-немецки, форма, документы, ну и оружие со снаряжением.
— Хм, насчёт знающих немецкий,
— Это уже по ходу дела решим, побродим там вдоль дорог, обязательно что-нибудь приглядим вкусное.
— Хм, вкусное, говоришь… Так-то оно так, но сам понимаешь…
— Да понимаю, товарищ комиссар, всё я понимаю. И немцев пощипаем и отчет красивый будет.
— Ну раз так, тогда давай иди отдыхай, а я подготовкой возьмусь.
— Ещё вопрос — письма можно написать?
— Письма? — переспросил комиссар и после короткой паузы произнес, — можно, но без подробностей о том, что может представлять секрет, надеюсь ты сам понимаешь, и я должен буду прочитать.
— Тогда я у Вас немного бумаги позаимствую, — я протянул руку и взял десяток листов из лежащей на столе стопки писчей бумаги.
Выйдя из землянки я осмотрелся. Вокруг меня был начинающий желтеть смешанный лес с замаскированными среди деревьев элементами партизанской инфраструктурой, тут и там расположились немногочисленные бойцы отряда, занимавшиеся своими делами — кто чистил оружие, кто чинил одежду, кто просто беседовал с товарищами на отвлеченные темы. Над моей головой висели осенние свинцовые тучи, но дождя пока не было, хотя начаться он мог в любой момент.
Антипов мне посоветовал отдыхать, но у меня были другие планы. Первым делом я подошел к Коровину и забронировал баню на вечер. Здоровье уже позволяет нормально попариться, а топить можно только когда стемнеет. Ну а потом приступил к физическим нагрузкам бегал, подтягивался, отжимался, карабкался на деревья и так до обеда. Хорошо нагрузился. Да, кстати, кто-то может спросить, да нет, обязательно спросит, с чего это я со своей инициативой полез? Поясню. Если сидеть ждать приказа, то можно оказаться в такой ситуации, что никакого поля для маневра не будет. Ну, например, отправят подрывать мост, который охраняется ротой солдат, с напутствием: умри, но сделай! Так что я уж лучше в свободный поиск, если есть такая возможность.
После обеда я устроился в кухонно-столовом секторе и приступил к составлению писем. Первым делом написал Болеславе — мол, жив, здоров, люблю, скучаю.
Следующее письмо было адресовано секретарю автозаводской партийной организации. Здесь я описал, как авторота добиралась на фронт, как я оказался в пехоте, как воевал и о том, что нахожусь в партизанском отряде, где бью врага не жалея сил. Потом написал о том, что снегоходы зря сняли с производства, похоже боевые действия будут продолжаться и в зимнее время, а эти машины позволят нашим войскам действовать более маневренно. Закончил лозунгами и приветом всему трудовому коллективу автозавода.
Третье письмо было адресовано в Генштаб. Здесь я подробно расписал причины, по которым необходимо срочно восстановить производство снегоходов, а также напомнил о своём письме по поводу самоходной артиллерийской установки, повторно приведя доводы в пользу запуска её в производство.
Закончив с эпистолярным жанром, я отнес бумаги Атипову.
— Вот это домой, — я положил перед комиссаром одинокий листок, заполненный строчками на две трети с одной стороны, — Это надо на Горьковский автозавод оправить секретной почтой, — положил я ещё четыре листа, — А это в Генштаб, тоже, разумеется по секретке, — добавил я ещё парочку листов.
— Ну садись, — ответил слегка удивленный Антипов, — Посмотрим, что ты тут накарябал, — он взял в руки моё письмо Болеславе и внимательно его прочитал, — Вот это правильно! Семья, дети… А то что удумал, шуры-муры здесь в отряде разводить, — слегка пожурил он меня и взялся за следующие бумаги.
Внимательно изучив всё, что я написал, он откинулся на спинку кресла и произнес:
— Это ты хорошо придумал, что на автозавод написал, в партийную организацию. Фронт и тыл должны быть единым целым, мы должны все вместе… — тут он запнулся, видимо, задумавшись как лучше выстроить слова в лозунге, и, после небольшой паузы перешел на другую тему, — Я тоже направлю в Ваш партком письмо уже от себя, поблагодарю за воспитание такого героического бойца.
— Спасибо, товарищ батальонный комиссар, — искренне поблагодарил я.
— Да что там, мы ведь отправили представление на орден, но неизвестно, как там всё будет, а письмо оно в любом случае лишним не будет. Не беспокойся, — он накрыл рукой кипу бумаг, — Отправлю всё ближайшим самолётом, но и ты не подкачай.
— Всё будет сделано, — заверил я комиссара и на этом наш разговор закончился.
На следующее утро в лагере объявился фотограф, который дал мне форму немецкого унтера и сделал пару снимков. Потом Антипов познакомил меня с бойцами, которые были включены в мою группу. Двое из них Андрей Крылов и Василий Иванов были из отделения Хомича, а третий — Владимир Радчук — был местным комсомольским активистом, хорошо знающим местность. Все трое в школе изучали немецкий и вполне могут понять простые фразы, кроме того, Котова находясь в нашем отряде занималась с этими бойцами, добившись того, что теперь они могли произносить десяток простых общеупотребительных фраз почти без акцента.
Весь оставшийся день я занимался с выделенными мне бойцами боевой учебой, а на следующее утро, получив от Антипова немецкие форму и документы, наша группа отправилась на задание. До Березины мы шли в советской форме, так как в этих лесах встретить партизан намного более вероятно чем немцев, и лишь когда переправились на левый берег, переоделись в немецкое обмундирование. Здесь мы переночевали в прибрежном лесу, а утром выступили в направлении жлобинского шоссе. Вокруг нас раскинулись широкие поля, где-то были видны остатки траншей советских оборонительных позиций, от которых доносился трупный запах, где-то, не покладая рук, трудился сельский люд — осенняя страда была в полном разгаре. На обед мы остановились у старосты небольшой деревни, которого нашли по немецкому флагу, укрепленному на крыльце. Когда в дверях появилась испуганная сорокалетняя женщина, я демонстративно достал из кармана разговорник и с немецким акцентом произнес:
— Ты должен хорошо кормить немецких солдат, — и протянул ей две оккупационные марки.
Нас тут же проводили в дом, усадили за стол и вскоре до отвала накормили вареной картошкой с молоком и хлебом. Наевшись, я немного покуражился, показав на работающую во дворе двадцатилетнюю дочку и делая вид, что выбираю слова в разговорнике:
— Как её звать?
— Оксана, это дочка наша.
— Сколько стоит Ак-сана?
— Куда стоит? — опешила хозяйка, — она же человек, она не продаётся!