Утро под Катовице-2
Шрифт:
Покончив с немцами, я закинул труп офицера в коляску и завел мотоцикл. Прокрутив в голове карту города и резервные задачи, которые я ставил перед собой на этот выход, решил, что теперь, когда у меня есть мотоцикл, я успею ещё кое-что, так как, даже если в близлежащих домах были немцы и они видели, что произошло, то несколько минут у меня есть наверняка. По этим соображениям я не поехал к окраине города, а свернул на перпендикулярную улицу и через минуту движения подъехал к нужному дому. Забежав во двор, я обнаружил, что дверь избы распахнута настежь и, пройдя внутрь убедился, что внутри пусто. Печально, однако, для успокоения
— Открывать!
Через полминуты дверь распахнулась, открыв моему взгляду сорокалетнюю испуганную женщину.
— Отвечать! Быстро! — с немецким акцентом гавкнул я ей в лицо, — Где есть Котовы?
— Так господин офицер, — испуганно затараторила она, — Галя же у вас работала, а потом Марию забрали, она уж два дня как на площади висит, вы же сами знаете!.. — после этих слов женщина запнулась, изучающе глянула на меня, потом посмотрела в сторону станции, где всё также продолжались взрывы и произнесла уже нормальным тоном, — а нормально, по-русски спросить можете?
— Могу, — согласился я, изменив произношение, — Что с детьми Галины?
— Вы их должны забрать, — твердо сказала женщина и, бесцеремонно схватив меня за руку, потащила на улицу, — их ищут, а Света очень боится, может выдать или выгнать.
Мы бегом пробежали два дома и она подошла к калитке:
— Здесь…
— Быстро выводите их, никаких сборов и прощаний, времени нет совсем, я подгоню мотоцикл. Бегом!
Женщина, ойкнув, забежала во двор и стала стучать в дверь, а я вернулся к мотоциклу, подъехал к калитке и переложил труп офицера из коляски поперек седла. Погорячился я с ним, вообще не надо было брать. Хотел создать красивую, вызывающую доверие картинку — мол солдат везет офицера на мотоцикле. И здесь бросить нельзя, потому как тогда всем жильцам этой улицы трындец будет.
Тем временем две женщины, вывели детей на улицу и, увидев лежащий у меня на мотоцикле труп, окончательно успокоились, поверив, что я партизан. Закинув без разговоров девочку лет двенадцати и мальчика лет восьми в коляску, я дал по газам и уже через несколько минут беспрепятственно выехал из города. Повезло.
Доехав до опушки леса, я остановился и выбросил труп в кусты, предварительно опустошив его карманы. Пока я этим занимался, девочка меня спросила:
— Дяденька, а Вы правда партизан?
— Да, правда, и скоро отвезу вас к маме, но не сразу.
Из города я выехал с южной стороны, в то время как наш отряд располагался к северо-востоку от Осиповичей, и, чтобы доехать туда, нужно было пересечь железнодорожную магистраль и шоссе, со всеми постами и патрулями, что сейчас было крайне опасно. Поэтому я принял решение уйти на юг, там затаиться в лесах на какое-то время, пока идут активные поисковые мероприятия, а уж потом, когда немцы немного успокоятся, можно будет вернуться в отряд. Двигаясь по проселочным дорогам, я через полчаса достиг Старого Варшавского шоссе, которое смог пересечь без приключений, и продолжил свой путь на юг.
Преодолев по лесным колеям ешё около десяти километров, я уже начал подумывать о том, что стоило бы подыскать подходящее место для стоянки, и тут моё чувство опасности буквально взревело сиреной. Я крутанул руль вправо, съехал с дороги в кусты, одним движением с криком: «Ложись» вышвырнул детей из коляски и хотел уже сам броситься на землю, но… не успел. Сзади раздалась хлесткая автоматная очередь и мой разум поглотила мгла.
Глава 5
Придя в себя, я почувствовал, что лежу на животе, нестерпимо болит спина, а подо мной, скорее всего ватный матрас. Припомнив произошедшие со мной события, я слегка приоткрыл один глаз и осмотрелся. То, что я смог рассмотреть из этого положения не поворачивая головы, настраивало на оптимистический лад — похоже, я лежал в землянке, а это с высокой долей вероятности могло означать, что я в партизанском отряде. Так как меня мучила невыносимая жажда а в помещении больше никого не было, то я постарался позвать хоть кого-то и крикнул: «Эй», но вместо крика из груди вырвался хрип, в спине отдалось резкой болью, и я снова потерял сознание.
Когда я снова вернулся в сознание, то поле зрения увидел ноги, одетые в советские форменные шаровары. На этот раз я смог вымолвить: «Пить!» и не отключиться. Практически моментально мою голову чуть приподняли, а к моему рту поднесли кружку, из которой торчала соломинка. Сделав несколько глотков, я вновь вырубился. С этого момента я стал приходить в себя чаще и время моего пребывания в сознании неуклонно увеличивалось. Примерно где-то через неделю я уже не вырубался чуть что, а бодрствовал по часу и более. Практически всё время со мной находилась сиделка — женщина средних лет, которая давала мне пить, есть и помогала отправлять естественные потребности. Лежа на животе это очень сложно. Иногда ко мне заходила молодая девушка — это именно она была в военной форме во время моего второго пробуждения. В одно из таких посещений она, сев рядом, сказала:
— То что ты выжил, это невероятно, с такими ранениями и потерей крови не живут. А если учесть, что я делала такую сложную операцию в первый раз, без нужных инструментов и лекарств, в антисанитарных условиях, то это просто чудо.
— Это у Вас волшебные руки, — сделал я комплимент целительнице.
В ответ она вздохнула, погладила меня по голове и с показной строгостью сказала:
— Молчите пациент, — Вам пока нельзя говорить, множественное проникающее ранение легкого, это совсем не шутка, несмотря на Вашу поразительную регенерацию.
Ещё через неделю, осмотрев раны, она, осмотрев раны разрешила мне перевернуться на спину. И сама же и помогла это сделать. Наконец-то! Перевернувшись, я, наконец, смог разглядеть свою спасительницу, которая оказалась девушкой в возрасте около двадцати лет среднего телосложения с ничем не примечательным лицом. Обычная такая девушка с соседней улицы. Одета она была в советскую военную форму без знаков различия. Что позволяло сделать определенные выводы — скорее всего, это советский диверсант, заброшенный в тыл врага.
Ещё через день в землянку заявился мужчина лет двадцати пяти, одетый в такую же форму без знаков различия. Он сел на чурбак, стоящий рядом с моим ложем, положил на колени сумку-планшетку, пристроил на неё лист бумаги, взял в руки карандаш и, не представившись, принялся задавать вопросы:
— Фамилия, имя, отчество?
— На любые вопросы я буду отвечать только в присутствии моего командира или комиссара, — вполне логично отреагировал я на такой беспардонный интерес, проявленный незнакомым мне человеком.