Утро вечера дрянее (сборник)
Шрифт:
«Так, так, так, – села я в свое рабочее кресло и закурила. – Что же, Ольга Юрьевна, с вашей профессиональной и гражданской памятью стало? – с меланхолической издевкой спросила я себя. – Действительно, ведь вам сегодня с этим, как его… Ежовым Андреем о проблемах искусства попсового придется говорить… Так…» – я резко встала, подошла к висевшему на стене овальному зеркалу, рама которого представляла собой бронзовый фрагмент райских зарослей, и принялась изучать свой благородный фейс. Зверски надоевшее зеркало было принесено мною из квартиры. Потешив самолюбие, я окинула критическим взглядом свою фигуру и осталась довольна.
Наряд
Я несколько раз провела рукой по своим только что выкрашенным волосам – под конец зимы мне почему-то захотелось стать блондинкой. Но не для того, чтобы привлекать мужское внимание, а из чистого экспериментаторства. К тому же у меня голубые глаза.
– Я тебе покрепче сварила, – внесла Маринка в кабинет поднос, на котором поблескивали новые фарфоровые чашки. – Нет, Оль, что ни говори, а белые волосы тебе к лицу.
– Подольститься хочешь? – зловредно хихикнула я.
– Да уж прям! – сделала недовольно-оскорбленный вид Маринка. – Констатирую факт. А эта маска для волос Гарнье – просто кайф. Вчера намазала, смыла, расчесала и вот видишь…
Она закружилась по комнате, держа за кончики свои густые русые пряди, которые распадались шикарным пушистым веером.
– «Кра-со-та, – восторженно пела Маринка, – это когда мечта дарит нам с тобою яркие цвета…» Узнаешь?
– Что?
– «Весна стучится в окна твои, – речитативом произносила Маринка, – весна надежды, весна любви…»
– Вот видишь, как маска Гарнье благотворно подействовала на тебя – едва вышла из дома и сразу – Клунин на «Фольксвагене»! – иронично сказала я.
– Ага, – Маринка вальсировала по кабинету, будя модуляциями своего звонкого голоса сонную редакцию:
Сердце соловьем поет,Ты – моя лесная пташка,Сотканная из весенних нот,Милая курносая мордашка…– Бред какой-то, – поморщилась я, – твой Клунин, судя по этим напевам, импотент, – засмеялась я.
– Это еще почему? – опешила наивная Маринка. – Так ты что, думаешь, я на его девственность покушаюсь? – покатилась она со смеху. – Главное, чтоб человек был хороший!
– Мне кажется, – задумчиво сказала я, – что все эти ребятки вообще ни на что не способны. Только чушь молоть. «Пташка-деревяшка, милая букашка, промокашка…» – привела я первый пришедший мне в голову рифмованный ряд.
– Много ты понимаешь, – скуксилась Маринка, – просто конъюнктура такая, – сделала она серьезное выражение лица, – вчера в «Ротозее» читала?
– Это ты у нас по бульварной прессе с ума сходишь, – насмешливо посмотрела я на свою секретаршу.
– Ежов их судится с Поплавским. Поплавский ему задолжал, решил джипом расплатиться, а джип-то нерастаможенным оказался, – выпалила Маринка, проигнорировав мой издевательский тон; видно, новость была до того важной и не терпящей отлагательства, что Маринкино самолюбие стушевалось, пропуская вперед это звонкое сообщение.
– Как это? – не поняла я.
– Че как? – раздражилась Маринка.
Моя непонятливость ее просто бесила. Проистекала же она из моего дремучего равнодушия ко всему, что творилось в мире попсы. Конечно, в силу своей профессии я должна была этим интересоваться, но переделывать себя было не под силу.
– Как он мог приобрести нерастаможенную машину?
– Ой, не знаю, че да как, – нетерпеливо махнула рукой Маринка, – Поплавский ему всучил этот джип, и все.
– Понятно-о, – иронично взглянула я на Маринку, – кофе-то остыл!
За кофепитием Маринка ввела меня в курс всех перипетий своего разговора с Клуниным. Я было засомневалась, станет ли он откровенничать с первой попавшейся на улице девушкой. Маринка сначала надулась, замкнулась и все такое, но потом принялась снисходительно и нудно объяснять, что есть такая особенность у людей: им легче излить душу перед незнакомым человеком, чем плакаться в жилетку своим родным, друзьям и знакомым.
– Ну, тогда тебе не позавидуешь, – усмехнулась я, – ты для Клунина в таком случае была одноразовой промокашкой…
От возмущения подобным цинизмом Маринка чуть не вскочила.
– Ну, знаешь! – Ее глаза и щеки запылали. – Выражения выбирай!
– Так я ж шучу, а ты сразу – в краску! – дружелюбно улыбнулась я. – Ну сама подумай, согласно твоей теории…
– Не моей, а общей! – обиженно воскликнула Маринка.
– Какой такой общей? Ладно, общей, – неохотно согласилась я, лишь бы предупредить новый взрыв Маринкиного негодования – я видела, как дрогнула ее верхняя губа и дернулись брови, – он с тобой пооткровенничал, потому что был уверен, что никогда тебя больше не увидит.
– А вот – не хочешь! – Маринка выдернула из кармана пиджака визитку.
Синий прямоугольничек с серебристым вензелем в левом верхнем углу. Я взяла ее в руки.
– Смотри-ка, офис, телефоны… – вернула я визитку раскрасневшейся от негодования и гордости Маринке.
– А ты как думала? – въедливо сказала она. – Все как у порядочных людей!
Я еле сдержалась, чтобы не рассмеяться такой непроходимой наивности.
– А вот и досье на Ежова, – деловитым жестом я взяла со стола несколько листов бумаги, – родился в Тарасове, в шестьдесят третьем, значит, ему тридцать семь, ага, окончил иняз, английская словесность, так… работал… выступал в группах «Ухогорлонос», «Скворечня», «Шестерня любви», «Декаданс». Слушай, – прищурилась я, – а ведь «Декаданс» была хорошая группа! Помнишь?
Что такое полуночный стих, —Золотой, обжигающий штрих,Раскаленный рубец в пол-лица,Гребень света в зеницах слепца…Пробуждаемся в мокрой траве,На границе сомкнутых миров,На границе сомкнутых ресниц, меж бровей —Полумесяц тоски – за ночь вырытый ров…– Мы больше за «Пауками» загонялись, – непонимающе посмотрела на меня Маринка.
– Так, – снова опустила я глаза, – с девяносто третьего года владелец продюсерской фирмы «Золотая струна». Раскрутил группы «Вывих», «Самолет не приземлится» и «Летящие».