Утро звездочета
Шрифт:
Но я лишь подтверждаю ее предположение и уточняю, где и когда мы смогли бы переговорить.
— Даже не знаю, — говорит она. — Приезжайте на Забелина дом три дробь три на студию звукозаписи. Это метро «Китай-город», кажется. Или вы на машине?
— Я постараюсь побыстрее, — ухожу от ответа я. — Вы когда там будете?
— Давайте к трем. Получится у вас?
— Конечно, получится, — говорю я. — Спасибо!
Догилева мне представляется в каком-то белом пышном платье — в нем она выглядит одновременно невестой и хозяйкой бала. В таком наряде, если меня не
Идиотская жара! А тут еще кофе — две дымящиеся чашки нам приносит девушка в шортах с большими, пожалуй, даже болезненно выпученными глазами.
— Мы здесь озвучиваем, — окидывает взглядом помещение Догилева, не уточняя, что, собственно озвучивает. Может сериал, а может, рекламный ролик.
Мы сидим у окна, в маленькой, квадратов на десять, комнатке, ведущей — это видно через приоткрытую дверь, — в студию с огромным режиссерским пультом и стеклом в полстены, наглухо изолирующим еще одну комнату, в которой гордо возвышаются микрофонные стойки. Чашки я касаюсь губами разве что из вежливости. Мне все еще неудобно перед актрисой, и чем дальше, тем больше мне кажется, что мой дезодорант проигрывают в неравной битве — поначалу жаре, а потом и волнению.
Потею я, не переставая, уже битый час. С той самой минуты, как из здания Конторы я вынырнул в ад, который кто-то очень могущественный этим июлем перебазировал в Москву.
— Если не возражаете, я хотел кое-что уточнить, — перехожу я к цели визита.
— Спрашивайте, конечно, — соглашается Догилева.
Удивить ее мне не удается. Она, конечно же, ожидала, что прежде всего я сделаю то, что и делаю. Начну вспоминать понедельничный эфир.
— Догадываюсь, к чему вы клоните, — говорит она. — Эта мое глупое признание, да?
Я киваю.
— Я так и знала, что вы догадаетесь. А впрочем, я поняла это еще там, в студии. Слишком наигранно получилось, ведь так?
Я с сомнением поджимаю губы.
— Вы просто не хотите меня обижать. Знаете, прямой эфир — это не допрос в милиции.
— А я вас и не допрашиваю, — говорю я. — И я не из милиции.
— Я запомнила, — впервые улыбается она. Даже поздоровавшись, Догилева выглядела серьезной и, пожалуй, уставшей. — Вы из Следственного комитета. И вы поняли, что я имею в виду.
— Согласен, понял, — еще не видя добычи, говорю я и чувствую внезапную резкость кофейного аромата.
— Я не обязана исповедоваться перед миллионами телезрителей, понимаете? Я, конечно, понимаю, что это кому-то может быть интересно, но — извините. Я вправе выбирать, что говорить и о чем умолчать.
— И вы умолчали, — озаряет меня.
— Вот видите, а говорите — не наигранно. Вы все-таки догадались. Ну видела я этого Карасина один раз, что ж теперь? Его это не вернет, а вам не поможет найти убийцу, уж вы мне поверьте.
Я молчу, боясь
— От вас мне скрывать нечего, поэтому я все расскажу. Надеюсь, это снимет все вопросы. Кстати, не для прессы — я правильно понимаю?
— Татьяна Анатольевна, у нас серьезная организация, — улыбаюсь я.
— Я тоже серьезно, — делает она серьезное лицо. — У меня, знаете ли, скоро роман выходит. Большой роман в большом издательстве. И мне бы не хотелось, — кусает она губы, — ну, вы понимаете?
— Создавать негативный фон?
— Вот-вот, — рада подсказке она. — Черный пиар — так это, кажется, называется?
— Исключительно конфиденциально, — говорю я.
— Хорошо, — говорит она и на мгновение замолкает. — Это было в две тысячи пятом, на московском кинофестивале. Он подошел ко мне в фойе перед премьерой фильма Алексея Учителя. Кстати, фильм потом взял Гран-при.
— Карасин подошел?
— Ну да. Я и понятия не имела, что это он.
— Но слышали о нем?
— О нем слышала, — говорит она и отпивает из чашки. — Я, честно говоря, испугалась. Подходит совершенно незнакомый мужчина, одет вроде прилично, но позволяет себе, знаете ли, такое…
— Вы меня интригуете. Честное слово.
— Сергей, он даже не представился!
— Да, — только и знаю, что сказать я.
— Представляете? И сразу с таким, знаете, напором доказывает мне, что в «Покровских воротах» на мою роль надо было взять другую актрису. Пригласив меня, Казаков, видите ли, сгубил мою карьеру. Представляете? — повторяется она.
— Я, наверное, в таких тонкостях не очень.
— А ничего сложного нет. Человек проявил, мягко говоря, бестактность. Прямым текстом — нахамил. А все остальное — стереотип вздорной, грубоватой и веселой девушки, который, якобы, шлейфом тянется за мной, — все это лишь слова. Мне бы и в голову не пришло, что профессиональный критик может сказать такую чушь. Я поэтому и испугалась: решила, что передо мной уличный шизофреник.
— И как вы поняли…
— Саша Абдулов. Царствие ему небесное, — еще глоток кофе. — Чуть руку мне не оторвал. Как дернет: «Да ты что? С этим негодяем откровенничаешь?». Ну, он другое слово употребил.
— Получается, Абдулов знал его.
— Я не спрашивала. Не интересовалась, — она задумывается. — Саша вообще-то не жаловал журналистов. Даже в суд подавал. Или собирался подавать? Говорил, что отстреливать их пора.
— Вам стало неприятно, когда вы узнали, с кем говорите?
Догилева пожимает плечами.
— Даже не знаю.
— Две тысячи пятый, — бросаю я взгляд за окно. — К этому времени Карасин уже отметился в ваш адрес.
— О! — поднимает брови Догилева. — А говорите, в тонкостях не разбираетесь.
— Работа такая, — усмехаюсь я, чувствуя, как предательски накатывает веселость. — За пару дней становишься экспертом в любой области.
— Почти как у артистов. У нас за это же время нужно влезть в шкуру другого человека.
— Вам было обидно читать его статьи? Я имею в виду, статьи о вас?