Утверждение правды
Шрифт:
– Id est… – проронил он, бросив взгляд на помощника. – Да вы точно шутите, отец. Его – мне в духовники?!
– Предпочтешь отца Альберта?
– Нет уж, благодарю.
– А что же ты станешь делать? Приходить для исповеди на мою могилу? Или после моей смерти ты намерен прекратить исповедоваться вовсе?
– Id est, я должен буду обращаться к этому недопырку «отче»?.. Что такого я вам сделал?
– Id est, – повторил за ним Бруно, – я буду обязан, кроме наблюдения за его непотребствами, еще и выслушивать все детальности, каковые Господь в своей невероятной милости оставил для меня
– Ты пытался убить инквизитора, – напомнил Курт, – посему с тобою как раз все ясно.
– Всего лишь дал тебе по макушке. После чего и вовсе спас твою тушку из огня; если уж к кому и иметь снисхождение, так это ко мне.
– И вы всерьез полагаете, отец, что из этого что-нибудь выйдет? – вновь обратясь к духовнику, спросил Курт с неприкрытым скепсисом. – Да у меня язык не повернется рассказать ему…
– О чем, к примеру? – не дав докончить, уточнил отец Бенедикт, и он замялся, умолкнув. – Что есть такого, чего бы он о тебе не знал?
– Пара вещей, – не сразу отозвался Курт уже серьезно. – Которые не известны, кроме вас, никому.
– Со временем сам решишь, следует ли открывать их своему новому душепопечителю. Кроме того, даже если Бруно не знает чего-то достоверно, о многом он догадывается: кроме меня, лучше него тебя никто не знает. Согласись, пусть порою и через силу, пусть не сразу и не всегда легко, но только ему ты сможешь открыть душу. И только он достаточно видит тебя, чтобы дать правильный совет или просто молча выслушать. Ну и в конце концов, – докончил духовник строго, – это моя последняя воля, если уж на то пошло. Я сказал: с момента моей кончины твой духовник – вот этот священник, и точка.
– Какая потусторонняя тварь дернула меня тогда покровительствовать беглому бродяге? – буркнул Курт, бросив на помощника уничтожающий взгляд исподлобья. – Воистину, ни одно доброе дело не остается безнаказанным.
– Любопытно знать, кого именно из потусторонних сущностей, могущих вкладывать мысли в разум человека, ты поименовал тварью? – переспросил Бруно и, помедлив, присовокупил: – Сын мой.
– Отвали-ка, отче, – проговорил Курт угрожающе, и наставник усмехнулся, ненадолго устало прикрыв глаза:
– Я вижу, все будет хорошо… А теперь призовите мне лекарского помощника.
– Бруно, – скомандовал Курт, и помощник подорвался с места, метнувшись к двери, едва не споткнувшись на ровном месте, когда отец Бенедикт договорил вслед:
– Да нет же, я в порядке, не суетитесь… Ну, – поправил он сам себя, когда Бруно остановился, глядя настороженно, – не совсем, быть может, в порядке, тем не менее немедля преставиться я не намеревался. Попросту утомился. Однако прерывать разговор для отдыха, пусть и краткого, я не хочу – как знать, проснусь ли… Этот парнишка знает, что мне нужно; просто вели ему принести мой stimulator, и беседу мы продолжим. Я еще не сказал самого важного, с чего, быть может, следовало бы начать, – о твоем будущем, Курт.
– Предчувствую, эта часть будет любопытной, – не удержав облегченного вздоха, произнес он, кивком направив помощника за дверь. – Если сегодня вы поставили себе цель научить меня удивляться снова, отец, вам, боюсь, это начинает удаваться. Это пугает. Что-то еще будет.
– Вот именно, мой мальчик, – повторил наставник серьезно. – Что-то будет.
Глава 2
Сентябрь 1397 года, Богемия
Двадцать пятый Великий Магистр Тевтонского Ордена Конрад фон Юнгинген был произведен на свет в 1355 году, а стало быть, на данный момент он достиг своего сорок второго года от роду. Это обнадеживало.
Представители
Пригласить Великого Магистра (или хоть командора) для какой-либо беседы в воскресный день также было немыслимо: день этот должен быть посвящен размышлениям о высоком. Растолковать этим людям, что безопасность державы и трона, будущее той самой веры, которую они так блюдут, – все это возвышенней некуда, не представлялось возможным. Также, призывая кого-либо из них, надлежало свериться с календарем, испросить совета у капеллана и убедиться, что назначенный день не выпадает на праздник, память или какую-нибудь годовщину второго обретения пятой метлы третьего конюшего девятнадцатого Магистра, о чем подобает упомянуть прежде, нежели даже поприветствовать и пожелать здравия.
И, откровенно говоря, с людьми, которые добровольно отказываются от мирских благ в виде вкусной пищи, хотя бы редких увеселений и женщин, – совершенно точно что-то не так. Монастырские насельники в большей своей части избрали подобную жизнь либо по родительской воле, либо пресытившись всем упомянутым, либо, каковое явление встречается довольно часто, пережив в своем бытии какое-то событие, ранившее им душу. Тут, понятное дело, не до девок и пиров. Когда каждый день косишься на потолок и раздумываешь, как бы хорошо смотрелась петля под люстрой, или посматриваешь с верха часовенной башни на камни внизу, просчитывая, сколько мгновений займет короткий полет к подножью, или, к примеру, подхватываешься ночами с постели в кошмарах, – не рехнуться бы, и то ладно. И главное – монахи, отрекаясь от мира, от него ограждаются; запираются за стенами, за дверями келий, не видят и не слышат искушений, разве что в собственном воображении. Эти же в мир погружаются с головой, и все равно блюдут свой статут. Путешествуют – и молятся, когда положено, без нагоняя от капеллана и косых взглядов сотоварищей. Останавливаются в трактирах – и не лапают разносчиц. Бывают на обедах у высокопоставленных особ – и не сметают со стола все, до чего могут дотянуться. Даже инквизиторы, бывающие при дворе, столь бессовестной праведностью не отличаются; давят на мозги Писанием и Господней волей, куда без этого, но едят-пьют и косятся на прислугу и придворных дам с формами, как положено здоровым зрелым мужчинам. В присутствии же воинов Госпиталя чувствуешь себя треклятым язычником.
Разумеется, тевтонцы оставили себе одну отдушину, которая дозволяет им выплеснуть ни на что иное не тратимую энергию, однако есть все же в этом что-то нездоровое, когда возможность развеяться в хорошей компании под хорошую закуску и расслабиться с хорошенькой девицей взрослые мужи в полной силе меняют на удовольствие размозжить кому-нибудь (а то и себе) череп. Когда – не совместить все упомянутое, а заместить. Нет, попенять не за что – и язычников в Самогитии пора, наконец, придавить, и полякам пояснить, в чем они радикально неправы, и многие, многие еще дела не будут разрешены без участия Ордена, однако… Однако что-то у этих парней с головой все равно не в порядке.