Утверждение правды
Шрифт:
– Сохрани нас всех Господь, – с чувством произнес второй инквизитор, и его напарник спросил уже без улыбки:
– Для чего вы говорите с нами, госпожа фон Рихтхофен? Вам самой – что от нас нужно? Вы так же, как ваши подруги, боитесь, что Дикая Охота разнесет Прагу по камешку? Или тоже думаете, что вчера нас уберегла языческая церемония, и надеетесь, что мы скажем вам об этом или, напротив, разубедим? Вы не кажетесь мне особенно напуганной.
– Да, у меня свой интерес, – кивнула она, подступив на шаг ближе и понизив голос. – Я полагаю, что люди в Праге также опасаются происходящего. Я слышала, что многие желают съехать из своих домов, кто-то даже решил их продать… Как полагаете, такие слухи имеют под собою основание?
– Какое именно для вас это имеет
– Неужто не понимаете? – с искренним удивлением округлила глаза Адельхайда. – Если слухи верны – это будет означать, что недвижимость в Праге подешевеет.
– Стало быть, то, что мы узнали о вас, правда? – с еще большей неприязнью вымолвил голубоглазый. – И вы…
– Я не понимаю, чего я должна стыдиться, майстер инквизитор, – вздернув подбородок, перебила она. – Кто-то развлекается вышиванием, кто-то изучением древней литературы, а я убиваю скуку и заодно приумножаю состояние, оставшееся мне от мужа, так, как научил меня все тот же мой муж. Я никого не обманываю, не занимаюсь подлогами, не даю денег в рост, а участвую в честных торговых сделках. Если пражцы так или иначе буду продавать свои дома задешево, отчего бы им не продать их мне или кому-то по моей рекомендации? Или вам неприятно именно то, что этим занимается женщина? Лично я не вижу разницы между продажей своих драгоценностей, купленных у торговца, чем занимается каждая вторая обедневшая баронесса, и продажей чужого дома, купленного у его хозяина.
– У нас нет сейчас времени на чтение проповедей, госпожа фон Рихтхофен, – отозвался инквизитор, – и не имеется никакого желания объяснять вам, насколько неприлично наживаться на людском горе. Ведь закону ваши действия не противоречат, так?.. Да, я думаю, что недвижимость в Праге в ближайшие дни станет дешевле ношеного башмака, даже если мы разрешим ситуацию сегодня же. Желаю вам успехов на вашем поприще.
– Ваше Величество, – выговорил его напарник, склонив голову в коротком поклоне, и оба вышли, напоследок бросив на Адельхайду почти презрительные взгляды.
– Господи, – выдохнул Рудольф, выждав полминуты, и опустил голову на руки, упиравшиеся в столешницу. – Я было решил, что у меня приключится беда с сердцем прямо здесь.
– Теперь эти господа от меня отвяжутся, – улыбнулась Адельхайда, выглянув в коридор, снова закрыла дверь и задвинула засов. – Быть может, уделят некоторое время перемыванию моих косточек и обсуждению испорченных нравов нынешнего века, но подозревать меня в связях с малефицианским подпольем уж точно более не станут.
– Надеюсь, у них в головах не застрянет мысль о том, почему же все-таки вы вот так бесцеремонно врываетесь в мою комнату.
– Они запомнят только то, что я желала вытянуть из них сведения о ситуации в городе, – отмахнулась Адельхайда, присаживаясь напротив. – Если бы я явилась сюда с корзиной яблок, завела разговор о тайных донесениях конгрегатских агентов, а после сказала бы, что пришла лишь для того, чтобы принести вам яблок, – именно это в их памяти и отложилось бы… Да и пусть задумаются над нашими с вами отношениями; вас такие подозрения настолько уж покоробят?
– Предпочел бы сами отношения, а не воспоминания или слухи о них, – буркнул Рудольф и вздохнул, бросив взгляд на дверь: – А ведь сюда отрядили, как я понимаю, лучших. Но вы, пусть и не с легкостью, все же водите их за нос. И я должен верить в то, что они способны провести это расследование и найти виновных…
– Я знаю их оружие, – передернула плечами Адельхайда, – а потому могу подобрать правильную броню. Я знаю, как они думают и какими логическими конструкциями пользуются для построения своих выводов, а потому могу услужливо подбросить им нечто, соответствующее одной из деталей этой конструкции.
– И как вы столь хорошо их изучили?
– Знаете, Ваше Величество, в наше время при хороших деньгах и правильных знакомых можно достать все, в том числе и нужные книги. В свете чего могу сказать вам то, что скажет любой инквизитор: «Психология пытки» Альберта Майнца – великая вещь. Я бы назвала ее «Молотом ведьм» нашего времени, если бы «Молот» не был пустопорожней фантазией душевнобольного старика, обделенного женским вниманием.
– И как книга о ведении допросов могла поспособствовать в вашем деле?
– Все просто, – улыбнулась Адельхайда легкомысленно. – Это не только книга о допросах, это книга о подходе к рассмотрению человеческих мыслей и мотивов, поступков и их обоснований. Надо лишь посмотреть на поведение конкретного инквизитора, потом покопаться в памяти и подобрать соответствующее его действиям высказывание Майнца. Если такие совпадения часты – стало быть, данный инквизитор следует заученным указаниям. Практика показывает, что таково большинство из них; и даже когда они поступают по-своему – на поверку выходит, что и это тоже имеет соотнесение с каким-либо из выводов Майнца. К слову, поступки большинства простых людей также довольно легко раскладываются на части, если сверяться с его трудами. Великий, уникальный был человек… Ну а теперь, Ваше Величество, к делу. Расскажите, о чем вы беседовали с господами конгрегатами, каковы новости, есть ли подвижки, что произошло на самом деле этой ночью на улицах Праги? Ибо в одном я им не солгала: дамы в самом деле напуганы. Я говорю «дамы», хотя ваши рыцари тоже из последних сил удерживают себя в рамках и, боюсь, впрямь могут поверить в то, что избавлением от Дикой Охоты они обязаны подгоревшей свинье.
– А вы полагаете, что в такой мысли нет и доли вероятности, госпожа фон Рихтхофен? – тихо уточнил Император, и она нахмурилась:
– Итак, с вами, как я вижу, говорил Рупрехт… И вы что же – восприняли всерьез его слова?
– Помните, я говорил вам, что не втискиваюсь в рамки принятых представлений о «современном цивилизованном человеке»? – так же негромко вздохнул Рудольф. – Искусством есть вилкой я овладел, но стать всецело христианином, таким, как хотят конгрегаты, у меня не выходит. Если б все было, как в Писании – падали бы демоны к ногам священников, сгорали бы идолы от прикосновений святых… да и если б видел я этих святых… быть может, верил бы крепче и не думал бы о непозволительном.
– Дед, – коротко и недовольно выговорила Адельхайда. – В нем все дело. В вашем деде и венисе.
– Я вижу, что есть какие-то силы не только у святых икон, не только у Креста, – продолжил Рудольф по-прежнему тихо. – И я знаю, что Дикая Охота – она не пришла к нам с христианством, она была на нашей земле всегда. И всегда были… должны были быть какие-то средства защититься от нее у наших предков. Какие, я не знаю, но почему не такие?
– Потому что никак от нее не защищались, – терпеливо, словно ребенку, сказала Адельхайда. – От нее прятались. Бытовало поверье, что от Охоты можно спастись, просто отвернувшись от нее – кто ее не видел, с тем ничего не случалось. Где-то считалось, что неважно, видел ли ее кто или нет, да и с самим увидевшим ничего не приключится – просто она предвещает войны и бедствия. Где-то она полагалась этаким явлением вроде зимы – каждый год в одну и ту же ночь. Многое говорится о Дикой Охоте, Ваше Величество, но нигде – ни о каких жертвах, могущих ее отвадить.
– Я знаю, что вы женщина начитанная и образованная, – коротко улыбнулся Рудольф. – И поначалу меня это даже коробило, когда я приравнивал вас к себе самому. Вы умная, предприимчивая, хитрая, сильная… опасная…
– …и поэтому вы тогда затащили меня в постель, чтобы самому себе доказать, что я при всем этом просто женщина и для вас лично не опасна, – нетерпеливо перебила она и, увидев встречный взгляд, уточнила: – Разве не так?
– И вы так просто об этом говорите?
– Мне уже давно не двадцать лет, – передернула плечами Адельхайда. – Я не в том возрасте и не столь наивна, чтобы приходить в ужас от подобных открытий. Но вы снова это делаете, Ваше Величество: стоит лишь беседе принять неприятное вам направление, вы переходите на личности – либо отсыпаете мне комплименты, либо ударяетесь не в те воспоминания. Вы хотели сказать, что я, конечно, знаю много, но не могу знать всего; верно? Рупрехт уже говорил мне это.