Утверждение правды
Шрифт:
– Ты обещал рассказать, как умерла моя сестра, – не сразу отозвался фон Люфтенхаймер; голос был теперь едва слышным и сиплым – то ли яд доделывал свою работу, то ли сквозь рану, нанесенную Адельхайдой, уходила жизнь, а быть может, все это разом уже забирало последние силы.
– Твоя очередь, – повторил Курт настойчиво. – Иначе мы оба останемся при своем. Я – продолжу жить с незавершенным расследованием, ты – умрешь, зная, что всё провалил. Где он, Рупрехт?
– Я не знаю, – уже чуть слышно ответил фон Люфтенхаймер. – Есть арендованный дом в Праге, там мы встречались. В доме живут
– Где этот дом?
– Торговые ряды. Рядом с ними есть улица, где обитают золотых дел мастера. Многие дома в том квартале сдаются… Тот дом здесь зовут «домом Зденека».
– Златницка уличка. Я знаю, где это, – тихо проговорила Адельхайда, и рыцарь подтвердил одним взглядом:
– Стало быть, всё. Я сказал все, что мне было известно. Теперь говори ты. Твой черед.
– Ты что-то упоминал о Праге, которую ничто не спасет этой ночью? – не ответив, спросил Курт. – Что это будет?
– Мы договорились на один твой вопрос. Это уже второй.
– Я тоже раскрываю тебе две тайны. Но если вторая тебе неважна – остановимся на том, что есть.
– Я все равно не знаю, – нехотя отозвался фон Люфтенхаймер. – Каспар даже не говорил мне ничего, я вывел это из его разговоров с теми двумя. Твои сослужители арестовали тех, кто проводил обряд, и этой ночью что-то будет. Подозреваю, что Дикую Охоту спустят с цепи и позволят ей насытиться… А теперь – отвечай. Ты сказал, что ваши не трогали моей сестры; тогда отчего же она умерла?
– От одиночества, – просто ответил Курт. – Оставшись без своего мастера, она впала в тоску, вскоре отказалась принимать пищу и умерла от истощения.
– Что?.. – проронил фон Люфтенхаймер растерянно. – И это была твоя тайна?!
– Ты ведь этого не знал. Стало быть – для тебя это было тайной.
– Ты сказал, что не по вашей вине она умерла! Поклялся!
– Нет, Рупрехт, я сказал – «ни мы, никто иной по нашему приказу ее не убивали». И я не солгал.
– Ты!.. – выдохнул фон Люфтенхаймер придушенно, рванувшись свободной рукой к засевшему в его боку посеребренному гребню, и Курт перехватил его запястье; вывернув руку рыцаря в сторону, одним резким движением вогнал заточенные острия глубже, до самого основания, и выдернул, вторым ударом пронзив горло.
Адельхайда отшатнулась, увернувшись от судорожно взметнувшейся руки рыцаря; ладони умирающего прижались к шее, инстинктивно пытаясь зажать пять глубоких ран, пульсирующих кровью, скользя пальцами по залитой красным коже и слабея с каждым мигом, и наконец медленно соскользнули с мертвого тела на пол.
Курт выронил гребень, глядя в затухающие глаза перед собою.
Новое имя в списке… Сколько их будет еще? Десяток? Три? Сотня? И сохранит ли память каждое из них и впредь, или однажды настанет момент, когда рассудок скажет «довольно»?..
– Что я скажу его отцу? – послышался голос Адельхайды, и он отвернулся от мертвого лица, подняв взгляд к тому лицу, что было рядом.
– Здравствуй, – выговорил Курт тихо, и она болезненно улыбнулась:
– Да. Долго не виделись.
– Рад, что мы встретились. Жаль только, что при таких обстоятельствах.
– А при других – разве встретились бы вообще? – приподняла бровь Адельхайда, и он умолк, не зная, что ответить.
Одно долгое мгновение оба сидели друг против друга неподвижно, не отводя взгляда, и медленно, осторожно, будто склоняясь лицом к открытому огню, подались навстречу друг другу, едва-едва соприкоснувшись губами. Еще мгновение прошло мимо, тягучее, как масло, и Адельхайда, упершись ладонью в его грудь, с усилием оттолкнула себя назад, нехотя отодвинувшись.
– Я целуюсь с сослуживцем над телом только что убитого сына друга нашей семьи, – проговорила она тихо. – Лотта была права: у меня не все в порядке с головой…
– Плохо выглядишь, – произнес Курт неожиданно для самого себя, и она усмехнулась:
– Да, это те самые слова, которые мечтает услышать каждая женщина после долгой разлуки.
– Я хотел сказать… – начал он, и Адельхайда перебила, кивнув:
– Я знаю, что ты хотел сказать. Вид у меня и в самом деле не цветущий. Яд, который принял Рупрехт, был в вине, и пили его мы вместе… О, – улыбнулась она, – а вот этот испуганный взгляд – самое приятное, что я видела за последние несколько лет.
– Ты слишком спокойна для умирающей, – заметил Курт напряженно, и она улыбнулась:
– Умирать я пока не расположена, хотя, даже если этой ночью что-то приключится с Прагой, я это вряд ли замечу, ибо буду пребывать в стране грез… Ты ведь не думал, что ты единственный ценный служитель?
– Сфорца и тебя посадил на ядовитые завтраки… – с облегчением констатировал Курт и, помедлив, тяжело поднялся, подавая ей руку и помогая встать. – В любом случае, присмотр лекаря тебе не помешает; как я слышал, Лотта ранена, и ты осталась без помощницы.
– Боюсь, без помощницы я надолго: она решила уйти на покой.
Курт, уже сделавший два шага к двери, остановился, обернувшись, и осторожно уточнил:
– А ты?
– Смеешься? – вяло улыбнулась Адельхайда и, прикрыв глаза, облизнула губы, глубоко переведя дыхание. – Вот, кажется, и меня подкашивает…
Курт отвернулся, торопливо пройдя к двери, и, приоткрыв, кивком головы пригласил ожидающих в коридоре инквизиторов и Императора войти внутрь; закрыв створку за их спинами, он махнул рукой за спину, указав на тело на полу:
– Он мертв. Для пользы дела, Ваше Величество, рекомендовал бы вам запереть его комнату и пока никому не говорить о произошедшем. Мне удалось узнать, где окопались сообщники заводилы, и его имя. Это Каспар. Тот самый. Госпоже фон Рихтхофен…
– О Господи, – вздохнул Император, глядя на тело своего приближенного с тоской и сожалением. – Снова этот человек… И как я скажу об этом отцу Рупрехта? Эберхарт этого не вынесет…
– Об этом после, – оборвал его Курт. – Сперва решим первостепенные вопросы. Госпоже фон Рихтхофен нужна помощь, чтобы добраться до ее покоев: ваш приближенный успел преподнести яду и ей. Она вот-вот может лишиться сознания.