Увечный бог
Шрифт:
– Ну, вы не могли его не видеть. Смертоноса. Он же высоко подпрыгивал. Единственный из нас перерезал На'рхук горла. Верно? Высоко прыгает, говорю. Видите восемь заметок на левой руке?
– Ожоги?
– Да. По одному на каждого На'рхук, которого он зарезал.
Впалый Глаз фыркнул: - Еще и враль. Как я и думал.
– Но он даже не считал, сержант. Никогда не считает. Восемь - это сколько мы видели, то есть мы же смотрели. Потом поговорили, сравнили в так далее. Восемь. Так мы ему и сказали, и он выжег заметки. А мы его спросили, скольких он выпотрошил. Он не знает. Мы спросили,
Тут она замолчала, чтобы пощадить дыхание. В бою ей сломали три ребра. Дышать - и то больно, а говорить еще хуже. Столько слов она со дня битвы не выговаривала.
– Поденка и Спешка, - сказал Впалый Глаз.
– И ты. Все из тяжелой.
– Да, сержант.
– Назад в строй, Острячка.
Она широко ему улыбнулась, явно удивив, и начала отставать, пройдя мимо однорукого капрала Ребро (поглядевшего на нее с каким-то подозрением), потом мимо Спешки и Смертоноса. Наконец она оказалась рядом с Поденкой.
– Ну?
– Ты была не права, - с большим удовлетворением сказала Острячка.
– Насчет чего?
– Ха. Он задал всего ШЕСТЬ вопросов!
Впалый Глаз всё время оглядывался.
– Чего ему еще нужно?
– удивилась Поденка.
Тут сержант ткнул пальцем, указывая на Смертоноса: - Еще один воздушный поцелуй, солдат, и я тебе кишки на Худом клятую шею намотаю!
– Вон как, - пробормотала Острячка.
Поденка кивнула: - Принц еще в деле, верно?
Еж услышал воющий смех позади, шумно вздохнул.
– Слушай это, Баведикт! Скрип их одной рукой водит. Так и знал!
Летериец-алхимик снова потянул за узду вола.
– Увы, Командор, я не знаю, о чем вы.
– Он же толкнул им старую речь про "Ходячих Мертвецов". Она словно кандалы отмыкает. Была одна ночь, видишь ли, когда Даджек Однорукий пришел в лагерь Сжигателей. Мы работали под Крепью, вели тоннели - никогда до того столько булыжников не таскал. Он пришел, да, и сказал то, что мы и так знали.
– Еж сорвал опаленную кожаную шапку, поскреб недавно выбритый скальп.
– Мы были ходячими мертвецами. Потом он ушел. Дал нам подумать, что из этого можно извлечь.
– И что же?
Еж снова натянул шапку.
– Ну, почти все... гм, померли. Не получив шанса. Но Вискиджек, он не намеревался забывать ни о чем. Быстрый Бен и Калам, боги, они хотели начать смертоубийство. Если ты ходячий мертвец, чего тебе терять?
– Признаюсь, Командор, мне такое определение не по нутру.
– Ноги похолодели?
– Всегда признавал за вами ум, сэр. Но холодные ноги - именно то, чего я не желаю ощутить.
– Так сильнее бей копытами. К тому же сказанное Скрипом относится к его Охотникам. К нам, Сжигателям Мостов, никакого...
– Очевидно, потому, что Сжигатели стали ходячими мертвецами с... гм, Крепи.
Еж хлопнул алхимика по спине: - Именно. Но ведь эксклюзивным клубом это не назовешь, верно?
– Сэр, - решился спросить Баведикт, - не далее как нынешним
– Легче, когда ты мертвый. То есть для него. Можно отложить меня на полку в черепе и забыть.
– Еж легкомысленно махнул рукой.
– Я понимаю. С самого начала. Но мне не нравится. Я чувствую оскорбление. Ну, я ж вернулся. Все видят. Скрип должен бы быть счастлив. И Быстрый Бен - ну, ты ж видел, что он сделал в битве, прежде чем пропал. Вышел и сыграл с нами в Тайскренна. Когда снова увидимся, будет о чем поговорить, эт точно.
– Я о том, сэр, что Скрипач стал к вам ближе, раз уж говорит о солдатах как о живых мертвецах.
– Можно так подумать, - кивнул Еж.
– Но ты совсем не прав. Когда ты мертвый, Баведикт, у тебя нет братьев. Ничего, что тебя к кому-то привязывает. По крайней мере, я так увидел. Да, мертвые Сжигатели едины, но это лишь старые воспоминания, словно цепи друга к другу приковали. Всего лишь призрачное эхо от времен, когда они были живые. Говорю, алхимик, оставайся в живых как можно дольше. Потому что у мертвеца нет друзей.
Баведикт вздохнул: - Надеюсь, вы ошибаетесь, Командор. Не вы ли сказали, что Королевство Смерти изменилось, что Жнец отдал Неживой Трон? И ваш Вискиджек...
– Ты ж его не знал. Вискиджека, то есть. Так что поверь на слово: он ублюдок упрямый. Может, самый упрямый ублюдок, которого видел мир. Так что ты можешь быть прав. Может, он сумеет все изменить. Если кто сумеет, так он.
– И снова он хлопнул алхимика по плечу.
– Ты дал мне тему, есть о чем подумать. Знаешь, а Скрип - никогда. Не могу вспомнить, чтобы он мне что давал. Я уже думаю, что никогда его не любил.
– Как неудачно. А Вискиджека любили?
– Да, он был лучшим из друзей. Что же, в нем было что любить. Как и во мне. А Скрип, он всегда меня со счета сбрасывал.
– И теперь Вискиджек скачет среди мертвых.
– Трагедия, Баведикт. Жуткий стыд.
– И вы любили его всем сердцем.
– Именно. Именно.
– Но Скрипач еще жив.
– Да-а...
– Но вы его никогда по-настоящему не любили...
– Именно...
– Хотя любите всех павших Сжигателей.
– Разумеется!
– Кроме одного, того, что выжил.
Еж выкатил глаза, хлопнул собеседника по щеке.
– И чего я разболтался? Ты ничего не понимаешь!
Он отошел туда, где маршировала его рота.
Баведикт вытащил кувшинчик. Фарфор, вплавленные драгоценные камни. Отвинтил крышку, сунул внутрь палец, вытащил, изучил. Провел по деснам.
– Умереть?
– шепнул он.
– Но я не намерен умирать. Никогда.
Жастера наконец нашла их в головной части колонны хундрилов. Удивительно, но Хенават ухитряется шагать наравне со всеми с таким излишним весом. Беременной быть всегда трудно. Прежде всего тошнота, да еще голод все время, а в конце ты вздуваешься как бхедрин. А потом - мучительная боль. Она припомнила первые роды - пройти через все, сияющие глаза, радостный румянец - только чтобы потерять проклятую штуку, едва она вышла наружу.