Уверенность в обмане
Шрифт:
Она поочередно оглядывает нас, потом снова Гэвина и Джареда. Поставив руки на бедра, говорит:
— Гэвин, Джаред, немедленно уйдите отсюда. Идите в отель.
Джаред шагает вперед с вытянутыми руками:
— Маккензи, подожди. Ты расстроена. Сначала успокойся.
Маккензи тычет указательным пальцем в грудь Джареда:
— Не смей говорить мне успокоиться. Это касается только меня и Дрю. Иди внутрь.
Я стою там, разинув рот от изумления. Это женщина не моя Маккензи. Женщина, которую я знаю, всегда старается сохранять спокойствие.
Подожди-ка! С чего это ей злиться? Единственным, кто имеет право злиться, это я. Она ведь оставляет меня снова. Мой гнев прорывается наружу, сильнее и гораздо яростнее, чем раньше. У нее нет повода реагировать подобным образом. Это правда, что я причинил ей боль беременностью Оливии, но ведь это не я оставляю ее. Я приложил массу усилий, посылая ей эти чертовы вазы с цветами, да еще и прилетел сюда, как последний дурак, в надежде на примирение. И она имела наглость разозлиться на меня? Не в этот раз. Сегодня я этого не потерплю!
Гэвин отступает назад, хватая Джареда за руку:
— Да ладно, Джаред. Давай оставим их одних, — сколько иронии скользит в его голосе.
Джаред мнется. Я кладу руку на его плечо, сильно сжимая:
— Иди наверх с Гэвином. Я справлюсь с этим.
Джаред склоняет голову, плотно сжав брови:
— Если мы вам понадобимся...
— Так теперь вы друзья, — Маккензи права: всего несколько минут назад я порывался выбить дерьмо из Джареда. А теперь он предлагает свою помощь.
— Я знаю, — заверяю я его.
Джаред напяливает шляпу и поворачивается к Маккензи.
— То же касается и тебя, — повторяет он.
— Да иди уже! — кричит она, кивая в сторону отеля. Джаред вздыхает и отправляется следом за Гэвином.
Как только они скрываются из виду, Маккензи влепляет мне пощечину. Треск от удара ее руки по моему лицу разносится по всей округе. Звучит как раскат грома. Странная дрожь пробегает вдоль позвоночника, когда ее ладонь соприкасается с моим лицом. Никогда еще столько эмоций разом не захлестывали меня. Злость на нее переплелась с обидой и яростью. Я ненавижу эти чувства и ее за то, что она заставляет меня испытывать их. Между тем уйти сейчас однозначно означает перестать дышать.
Ее тело исторгает волны гнева. Мои глаза пробегаются по всей ее фигуре, останавливаясь на кулаке. В нем было что-то, но из-за темноты я не видел, что именно.
— Какого черта с тобой случилось? — орет она.
Я отшатываюсь и прижимаю руку к лицу. Ощущение жгучей боли, распространяющееся по моему лицу: я уверен, что на щеке остался отпечаток ее кулака. Я растираю щеку ладонью, медленно подвигав челюстью в разные стороны.
— Со мной что не так? Это что, блять, случилось с тобой?
Молнии прорезают почерневшее небо. Огромные капли дождя устремляются вниз, к земле. Маккензи моргает несколько раз, пытаясь сбросить капли воды
— Всё потому что ты, тупой ублюдок, — вновь орет она, бросая мне темный предмет. Я едва успеваю перехватить его, бросившись в сторону. — Забери его! Он мне не нужен, — мой взгляд падает на предмет, мгновенно распознав черную бархатную коробочку из-под ожерелья из ее тумбочки.
Я смотрю на коробку с тревогой.
— Отлично, — отвечаю я, пихая ее в карман. — Это все, чего ты хочешь?
Маккензи вытирает воду с глаз.
— Да! Это все.
Она могла бы ударить меня снова. Мне стало бы легче. Потому что боль, которую причиняют три таких коротких, маленьких слова оказывается непереносимой. Я хочу крикнуть ей, чтобы она снова вдарила мне, для облегчения моей боли, но не произношу ни слова. Потому что все между нами становится кончено.
В этот момент я счастлив, что дождь скрывает слезы, стекающие по моему лицу, которые я не могу уже контролировать.
— Ладно, — отзываюсь я.
— Ладно, — повторяет она.
Я потираю рукой лицо, стирая воду с глаз. Боль никуда не уходит, но эта боль — ничто, по сравнению с агонией моего разбившегося сердца. Вот и настает время отпустить все. Я выпячиваю грудь так прямо, как будто кол застрял в моей спине, и произношу два таких коротких слова, которые рушат мой мир:
— Прощай, Маккензи!
Вкус горечи разливается по моему языку. Не успеваю я произнести эти слова, как мне тут же хочется взять их обратно. Но что сделано, то сделано. Ничего уже не вернуть. Я поворачиваюсь и направляюсь к тротуару, двигаясь по направлению к отелю.
— Так это все? Все, что ты хочешь мне сказать после отправки того поросячьего сообщения? Прощай?
Я останавливаюсь и стою к ней спиной. Нет сил сейчас смотреть ей в лицо. Не сейчас, когда я внутри разваливаюсь на части. Я пожимаю одним плечом:
— А ты что-то еще хотела услышать?
Она фыркает:
— Ничего. Уже ничего.
Я поднимаюсь на тротуар. Каждый шаг дается мне с трудом. Такое чувство, что моя обувь весит центнер.
— Да знаешь, что. Просто уходи. Это у тебя лучше всего получается, — заявляет она.
Я останавливаюсь как вкопанный, застыв на месте. Вся боль, которую она причиняет, гнев, что отказывается утихать, глубокое отчаяние от чувства неимоверного одиночества вдали от нее выливается в приступ неконтролируемой ярости. Я поворачиваюсь на пятке, вдавив каблук в асфальт. Отталкиваясь от тротуара, я подхожу к ней, сокращая расстояние между нами. Наклонившись вперед, я показываю ей свое истинное лицо в данную минуту. Глядя ей в глаза, я хочу ненавидеть ее. Я должен возненавидеть ее, но, глядя в ее глаза так близко, любовь затапливает меня. Но все же гнев сейчас более сильная эмоция, испытываемая мной: