Увертюра ветра
Шрифт:
Камелия удивленно встрепенулась и, оторвав зачарованный взгляд от Лиирских гор, начала было:
– Но разве вы не...
– но осеклась, вдруг смутившись.
– Не "что"?
– Не живете... ну...
– она смущенно замолчала, надеясь, что Нэльвё не будет выпытывать до победного. Но его насмешливый, будто не замечающий написанного на ее лице отчаяния взгляд говорил об обратном.
Камелия зажмурилась и выпалила на одном дыхании:
– Разве вы не живете в подземельях?
Я позволил себе усмехнуться, спрятав улыбку в уголках губ. Нэльвё расхохотался.
– "В
– Сумеречный перевал?
– округлила глаза девушка.
– Тот самый?..
Нэльвё усмехнулся, позабавленный выражением ее лица, и отшутился:
– Только не спрашивай, те самые ли там Сумеречные!
– А ты их видел?
– не отставала девушка, чьей любознательности мог позавидовать даже я.
– Видел, видел... и прирезал парочку, - нарочито спокойно сказал он, по-прежнему что-то насвистывая. Травинка крутилась туда-сюда, повинуясь движениям губ.
– Опять обманываешь!
– возмутилась она, в этот раз раскусив его почти сразу.
– Я не вру. Я - шучу. Просто потому, что не могу отвечать серьезно на глупые вопросы, - усмехнулся Нэльвё странно тихим голосом. Он больше не бросал на подначиваемую Камелию короткие озорные взгляды, а смотрел только прямо: туда, где трепетал в белесой дымке призрачный силуэт гор.
– Как бы я их увидел, леди? С Сумеречными не разговаривают, с Сумеречными схлестываются в бою, гвардия Хранителя Сумеречных дорог и наша. А я в нее не вхожу - иначе сейчас бы вряд ли был здесь, верно?
И, помолчав, уже сам себе сказал, с какой-то непонятной горечью:
– Жаль, что не вхожу.
Теперь заинтересовался уже я. Он ничего не рассказывал о своем прошлом, о жизни среди thas-Elv'inor, и о том, почему пришлось с ней распрощаться.
Но Нэльвё замолчал и больше не сказал ни слова. Прерывать стрекочущую, жужжащую и шуршащую тишину разнотравья никто не решился.
***
– Мы забрали слишком далеко к северу.
– Брось!
– безмятежно отозвался Нэльвё.
– Чем дальше от большака, тем лучше.
– Мы потеряли уже полдня пути.
– Предлагаешь разворачиваться? Глупо: пока доедем до прошлой развилки, потеряем еще полдня, - пожал плечами он, лениво оглядываясь по сторонам.
Золото дня вплеталось в лиственные кроны, кружевом врезалось в дорожную пыль, но мы едва ли замечали это, уставшие и поглощенные спором.
– А будем ждать следующую - потеряем еще день, - настойчиво сказал я, натягивая поводья. Вялая и послушная Стрелочка безропотно остановилась - впрочем, тут же принявшись объедать рядом растущий орешник.
– Предлагаю не заниматься ерундой и поворачивать прямо сейчас. Мы же все равно собирались идти по лесу: так чего тянуть?
Мои слова всколыхнули свежую, еще клейкую листву и ушли в сине-зеленую высь, затерявшись где-то в кронах и пройдя мимо обоих спутников. Камелия все так же вертела головой, как будто не насмотревшись за час на шмыгающих с ветки на ветки белок, заливающихся трелями соек и бушующую кругом весну. Нэльвё молчал, замерев, словно к чему-то прислушиваясь - но остановиться и не подумал.
Когда их силуэты стали тонуть в малахитово-зеленом дыхании волнующегося моря, я не выдержал и сорвался с места.
Нэльвё мельком взглянул на меня, когда я с ним поравнялся, и негромко, уже без прежней безмятежности в голосе, проговорил:
– Лес всего в двух часах езды. Стоит ли?..
– Мы едем на юго-восток. Заберем чуть южнее - и всех проблем.
– Может быть, найдем полянку и сделаем привал?
– робко спросила Камелия, по такому случаю даже оторвавшись от любования. Взгляд ее стал жалобным и просительным.
Только после ее слов до меня дошло, что мы действительно не обедали, а с завтрака прошло не меньше шести часов. Я редко чувствую голод - больше слабость и вялость от недостатка сил, и долго не могу понять причину недомогания.
– Конечно, Камелия. Но не сейчас, - извиняющимся тоном - хотя, строго говоря, где здесь моя вина? Можно было напомнить и раньше - сказал я.
– Слишком близок Лес. Отъедем хотя бы на пару верст...
– Думаю, это излишне, - вмешался Нэльвё.
– Того расстояния, что нас разделяет, достаточно. Найдем подходящую поляну - и будет тебе привал, леди.
Камелия притихла, обрадованная. Нэльвё насвистывал уже другую песню - не медлительно-задумчивую, а беззаботную. Но мне почему-то слышались в ней настороженность и тревога.
Ветер с неожиданной злостью заколыхал вершины деревьев, тонкостволых и темнокудрых. И меня в ясный весенний день вдруг обдало невыносимым холодом, какой бывает тихой лунной ночью. Распахнешь вдруг дверь, сам не зная, зачем, будто повинуясь чему-то - и замрешь на пороге, не решаясь ни выйти навстречу зовущей тебя ночи, ни вернуться назад, в тепло и уют дома. Потому что в недвижимости воздуха, почти прозрачного, дрожащего искристой серебряной дымкой, видится взгляд. Он жжет, точно расплавленное серебро; жалит льдистым крошевом открытые руки и щеки. Не дает шелохнуться, даже вздохнуть - и вынуждает стоять так, на ветру, подставляя лицо морозу, пробирающему даже накинутый полушубок...
Я обхватил плечи в тщетной попытке согреться. Меня колотил озноб. Я вскинул голову, жмурясь от слез, запутавшихся в ресницах. Ветер, беснующийся в вышине, не мог дорваться до меня, и я не мог услышать его предупреждений - только крик и тревогу. Тревогу, которая постоянно нарастала. Воздух не просто похолодел - словно вымерз до последней капельки воды, осыпавшись ледяным крошевом. Я сам не заметил, как остановился. Одна только мысль о том, чтобы идти дальше отдавалась болью в висках, и из груди поднимался, захлестывая меня с головой, всепоглощающий ужас.