Увещание к подвигам добродетели. Сборник бесед святого отца нашего Иоанна Златоустого духовно-нравственного содержания
Шрифт:
И после этого, когда снова получил власть, он и питал их, и избавил от бесчисленных зол. Так-то, когда мы бодрствуем над собой, злоба ближнего не может отвратить нас от добродетели. Но не таковы были его братья. Они сняли с него одежду и хотели убить его, и поносили его за сновидение. Он принес им пищу, а они замышляли лишить его свободы и жизни. Сами ели, а брата, бросив нагого в ров, презирали. Что может быть хуже такого зверства? Каких убийц не были они бесчеловечнее? А потом, извлекши из рва, они передали его тысяче смертей, – продали людям иноплеменным и диким, отправлявшимся к варварам. Но он, сделавшись царем, не только не мстил им, но освободил их, сколько было в его власти, и от греха, назвав все случившееся делом Промысла Божия, а не их злобы. И все, что он ни сделал с ними, сделал не с тем, чтобы отмстить за обиду, но притворно, ради брата. От того-то, когда увидел впоследствии, что они не отпускают от себя его брата, – тотчас сбросил с себя личину, стал громко рыдать и обнимать их, как будто бы они, прежде погубившие его, оказали ему величайшее благодеяние; перевел их
Кто избавит нас от наказания? Ибо нет, истинно нет ничего хуже злопамятства. И это показал должник десяти тысяч талантов. Сначала ему долг был прощен, а потом снова потребован: прощен – по человеколюбию Божию, а вновь потребован – за его жестокость и злопамятство к своему клеврету (Мф. 18, 24–38). Зная все это, будем прощать грехи нашим ближним и воздавать им добром, дабы и от Бога получить милость, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.
Беседа 25
О клятве [26]
Мы положили закон или лучше, не мы положили, а нет, ибо сказано: не зовите учителя на земли (Мф. 23, 8–9); Христос положил закон, чтобы никто не клялся. Что же, скажи мне, сделалось с этим законом? Я не перестану говорить об этом, да не како паки пришед, по слову Апостола, не пощажу (2 Кор. 13, 2). Подумали ли вы об этом? Позаботились ли? Было ли у вас какое-нибудь старание? Или мы опять должны говорить тоже? Впрочем, было ли старание или нет, мы опять станем говорить те же слова, чтобы вы имели о том попечение; а если вы уже позаботились, то, чтобы опять исполняли это постояннее, и других склоняли к тому. Откуда же начать нам слово? Хотите ли, с Ветхого завета? Но стыдно ли нам, что мы не соблюдаем того, что предписано было в Ветхом завете и что надлежало бы нам превзойти? Нам следовало бы слушать не об этом, – это предписания иудейской бедности, – а о заповедях совершенных, как например: брось деньги, стой мужественно, отдай душу за проповедь, смейся над всем земным, да не будет у тебя ничего общего с настоящей жизнью. Если кто обидит тебя, скажи ему благодеяние; если обманет, – заплати благословением; если будет поносить, – окажи почтение. Будь выше всего. Вот о чем и о подобном нам следовало бы слушать; а между тем, мы говорим о клятве! Это тоже, как если бы кто человека, который должен любому любомудрствовать, отвлек от учителей мудрости и заставил его читать еще по складам и разбирать буквы. Подумай, какой стыд для человека, имеющего длинную бороду, носящего палку и плащ, идти вместе с детьми к учителям и учиться тому же, чему они учатся! Не крайне ли смешно это? Но мы еще смешнее. Ибо не столько различия между философией и азбукой, сколько между иудейским образом жизни и нашим: здесь столько различия, сколько между Ангелами и людьми. Скажи мне: если бы кто низвел Ангела с неба и велел ему стоять здесь и слушать наши слова, как будто бы ему необходимо было поучаться в них, – не стыдно ли и не смешно ли было бы это? Если же смешно только еще учиться этому; то скажи мне, какое осуждение, какой стыд даже не внимать этому? И в самом деле, как не стыдно, что христиане только еще учатся тому, что не должно клясться! Подчинимся, однако же, этой необходимости, что не подвергнуться еще большему стыду. Так станем же сегодня говорить вам из Ветхого завета. Что же говорит он? Заклинанию не обучай уст своих, и клятися именем святым не навыкай (Сир. 23, 8–9). Почему. Яко же бо раб истязуем часто, от ран не умалится, такожде и кленыйся (Сир. 23, 10).
26
10 Бес. на Деян.
Заметь благоразумие этого мудреца. Не сказал: заклинанию не обучай мысли своей, но: уст своих; – ибо он знал, что здесь все зависит от уст и что это зло легко исправляется. Это, наконец, обращается в невольную привычку, подобно тому, как многие, входя в бани, вместе с тем, как переступают через порог двери, кладут на себе крестное знамение. Это обыкновенно делает рука по привычке, когда даже никто не приказывает. Опять и при возжжении светильника, часто рука творит знамение, между тем как мысль обращена на что-нибудь другое: так точно и уста говорят не от души, но по привычке, и все зло заключается в языке. И клятися, сказано, именем святым не навыкай. Яко же бо раб истязуем часто, от ран не умалится, такожде и кленущийся. Не клятвопреступление осуждается здесь, но клятва, и за нее полагается наказание. Следовательно, клясться – грех.
Такова, поистине, душа клянущагося: много на ней ран, много язв. Но ты не видишь? В том-то и беда!
Между тем, ты мог бы видеть, если бы захотел, потому что Бог дал тебе глаза. Такими глазами смотрел Пророк, когда говорил: возсмердеша и согниша раны моя, от лица безумия моего (Пс. 37. 6). Мы презрели Бога, возненавидели благое имя, попрали Христа, оставили стыд, – никто не воспоминает с уважением имени Божия. Ведь если ты кого любишь, ты встаешь при его имени; а Бога часто призываешь так, как бы он был ничто. Призывай Его, когда благотворишь врагу; призывай Его для спасения твоей души.
Тогда Он приблизится к тебе, тогда ты возвеселишь Его, а теперь ты прогневляешь Его. Призывай Его, как приказывал Стефан. Что говорил он? Господи, не постави им греха сего (Деян. 7, 60). Призывай Его, как призывала жена Елканова, со слезами, с плачем, с молитвой. Этого я не запрещаю, напротив, к этому особенно побуждаю. Призывай Его, как призывал Моисей, когда взывал, молясь за тех, которые гнали его. Ведь если бы ты безрассудно стал упоминать о каком-нибудь почтенном человеке, это было бы для него поношением: а упоминая в своих речах о Боге не только безрассудно, но и неуместно, считаешь это за ничто? Какого же не достоин ты наказания! Я не запрещаю иметь Бога непрестанно в мыслях, – напротив, об этом и прошу и этого желаю, но не против воли Его, а для того, чтобы хвалить и почитать Его. Это доставило бы нам великие блага, если бы мы призывали Его только тогда, когда нужно, и в тех обстоятельствах, в которых нужно. Почему, скажи мне, при апостолах было столько чудес, а в наше время их нет, хотя Бог тот же и имя Его то же?
Это потому, что оно не одинаково употребляется нами. Каким образом? Так, что они призывали Его только в тех случаях, о которых я сказал, а мы призываем не в этих, но в других. Если же тебе не верят и ты поэтому клянешься, то скажи: поверь, и даже, если хочешь, клянись самим собой. Я говорю это не потому, чтобы хотел давать законы противные закону Христову, – отнюдь нет: ибо сказано: буди же слово ваше: ей, ей: ни, ни (Мф. 5, 37); но по снисхождению к вам, чтобы больше побудить вас к этому и отвлечь от той ужасной привычки. Сколько людей, снискавших себе славу в других делах, погибло от этой привычки! Хотите ли знать, почему древним позволялось клясться? (Нарушать клятву и им было не позволено).
Это потому, что они клялись идолами. Не стыдно ли вам оставаться при тех же законах, какими водились люди немощные? Ведь и теперь, если я принимаю язычника, я не тотчас заповедаю ему это, но сначала убеждаю его познать Христа. Но если верующий и познавший Его и слышавший о нем, станет требовать себе такого же снисхождения, какое оказывается язычнику, – что пользы в этом, какая прибыль? Но сильна, скажешь, привычка, и тебе трудно оставить ее? Если так велика сила привычки, то перемени эту привычку на другую. Да как, скажешь, это возможно? Я часто уже говорил об этом и теперь скажу тоже. Пусть многие следят за нашими словами, пусть исследуют и исправляют их. Нет стыда в том, когда нас другие исправляют, напротив, стыдно удалять от себя тех, кто исправляет нас, и делать это во вред собственному спасению. Ведь если ты наденешь платье наизнанку, ты позволяешь и слуге поправить его и не стыдишься того, что он учит тебя, хотя это и очень стыдно; а здесь ты причиняешь вред душе своей и стыдишься, скажи мне, когда другой вразумляет тебя? Ты терпишь раба, который наряжает тебя в одежду и надевает на тебя обувь: а того, кто украшает душу твою, не терпишь? Не крайнее ли это безумие?
Пусть будет и раб учителем в этом, пусть будет – и дитя, и жена, и друг, и родственник и сосед. Как зверь, когда его отовсюду гонят, не может убежать:
так тот, кто имеет стольких стражей и стольких порицателей и кого отовсюду поражают, не может не быть осторожен. В первый день это будет для него тяжело, равно и во второй и в третий, потом будет легче, а после четвертого дня это не будет для него и делом. Сделайте опыт, если не верите. Позаботьтесь, прошу вас.
Немаловажен этот грех, немаловажно и исправление от него; напротив, здесь важно и то и другое, – и зло и добро. Но дай Бог, чтобы было добро, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом слава, держава, честь ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Беседа 26
О тщеславии [27]
Невозможно тому, кто раболепствует временной славе, получить славу от Бога. Посему-то Христос и укорял иудеев, говоря: како можете веровати, славу от человек приемлюще, и славы, яже от единаго Бога, не ищуще (Ин. 5, 44)? Это какое-то сильное упоение; объятый страстью тщеславия, человек делается неисправим. Она, отторгая от небес душу своих пленников, пригвождает ее к земле, не позволяет ей воззреть к свету истинному, побуждает постоянно вращаться в тине, приставляя к ним владык, столь сильных, что они владеют ими, даже ничего не приказывая. Ибо тот, кто болит этой болезнью, добровольно, хотя и никто ему не приказывает, делает все, чем только думает угодить своим владыкам. Для них он одевается и в одежды нарядные, и украшает лицо, заботясь в этом случае не о себе, но об угождении другим, и выводит с собой на площадь провожатых, чтобы заслужить от других удивление, и все, что ни делает, предпринимает единственно для угождения других. Итак, есть ли болезнь душевная тягостнее этой? Человек нередко бросается в бездну, чтобы только другие удивлялись ему. Приведенные слова Христовы достаточно показывают всю мучительную силу этой страсти; но можно еще познать ее и из следующего. Если ты захочешь спросить кого-нибудь из граждан, делающих большие издержки, для чего они тратят столько золота и что значат эти расходы, то ни о чем другом от них не услышишь, как только об угождении толпе. Если же ты опять спросишь их, что такое толпа? Они ответят: это нечто шумное, многомятежное, большей частью глупое, без цели носящееся туда и сюда, подобно волнам моря, составляемое часто из разнообразных и противоположных мнений. Кто имеет у себя такого владыку, не будет ли тот жалок, более всякого другого? Впрочем, когда мирские люди прилепляются к нему, это еще не так опасно, хотя действительно опасно, но когда те, которые говорят, что отреклись от мира, страдают той же или еще тягчайшей болезнью, то это крайне опасно.
27
3 Бес. на Ев. Иоан. Бог.