Увеселительная прогулка
Шрифт:
— Что именно?
— Вы сегодня еще не были в редакции?
— Нет, я проспал, я сегодня лег только под утро.
— Бернская полиция передала прессе признание вашего сына.
— Не может быть!
— Мы сейчас этим занимаемся. Нам кажется, что полицейский Зиммен несколько превысил свои полномочия.
— У меня нет слов.
— Я вам глубоко сочувствую. У меня у самого четырнадцатилетний сын.
— Могу я увидеть Оливера?
— К сожалению, это пока невозможно. Так много я на себя взять не могу.
— Может, и лучше ему пока со мной не видеться.
— Оливер в хороших условиях. Я хочу сказать, что у нас есть особые камеры для несовершеннолетних — вполне благоустроенные. Все в светлых тонах, настоящие кровати, умывальник, туалет… У него есть и книги, но сейчас он будет спать, врач дал ему снотворное, чтобы он отдохнул и успокоился.
— Я не верю ни одному слову Оливера, — сказал Эпштейн.
— Ни одному слову, — это, пожалуй, преувеличение, — возразил шеф уголовной полиции, — что-то у него с девушкой все-таки было, весь вопрос теперь в том, что он действительно сделал.
— О девушке по-прежнему ни слуху, ни духу?
— Найдены только туфли.
— Если то, что показал Оливер, окажется правдой, напрашивается мысль, что мальчик болен.
— Его при всех обстоятельствах подвергнут психиатрической экспертизе. Скажите, пожалуйста, вам что-нибудь известно о… ну, скажем, о личной жизни вашего сына?
— Я бы сказал, он вполне осведомлен в вопросах секса и не только в физиологическом или биологическом смысле.
— Оливер уже бывал близок с женщинами?
— С женщинами? Скорее, с девчонками. Но думаю, до настоящей близости дело не дошло…
— Могу я поговорить и с вашей женой?
— Конечно, можете.
— Мне искренне жаль вас и вашу супругу, потому что публика, пресса — это неизбежно — начнет копаться теперь в вашей семейной жизни… Вы должны быть готовы ко всевозможным неприятностям…
— Да, я готов.
— Как себя чувствует ваша жена?
— Сейчас она в постели, спит, врач сделал ей какой-то укол.
— Значит, вы полагаете, что Оливеру еще не случалось иметь дело с женщинами — то есть со своими сверстницами?
— Я просто ничего об этом не знаю.
— Сыновья, конечно, редко рассказывают о таких вещах.
— Я всегда надеялся, что со мной он будет делиться. И я всегда ему говорил, что, если у него заведется подружка, он может без стеснения привести ее домой и остаться с ней наедине у себя в комнате.
— А какие отношения у вашего сына с матерью?
— Довольно сложные. Но я не все знаю. Жена со мной об этом не говорит, Оливер тоже.
— В мою задачу, разумеется, не входит допрашивать вас об этом. Это дело следователя, скорее, даже психиатра. Я только хотел услышать от вас, есть ли у Оливера склонность к сочинению небылиц, любит ли он рисоваться и бывает ли агрессивен по отношению к девушкам, к женщинам, например к собственной матери?
— Я не хочу скрывать от вас… Моя жена намерена уйти от меня. То есть она действительно уходит. Появился другой. Наша жизнь с женой не всегда шла гладко…
— Значит, Оливер мог…
— Я понимаю, что вы имеете в виду. Да, ему могло прийти в голову… Это возможно… не исключено… Но, как я уже говорил, тогда это болезнь.
— Я не хочу вас больше мучить, — заявил шеф. — Сегодня вечером я сам допрошу Оливера. К сожалению, я не смогу сделать это с глазу на глаз. Будет присутствовать прокурор по делам несовершеннолетних, он этого требует, и я не вправе чинить ему препятствия. А этого человека я знаю слишком мало…
— Я вам очень благодарен, — сказал Эпштейн.
25 августа, 16 часов
КАБИНЕТ ЭПШТЕЙНА
— Уважаемые дамы и господа! — сказал Эпштейн. — Вам известно, что произошло, и нет надобности что-либо объяснять. Вы знаете также, что я уволил Зайлера без предупреждения. Я лишь считаю своим долгом заявить, что не намерен слагать с себя полномочия, другими словами — я остаюсь главным редактором. Этот вопрос уже согласован с издателем. Кроме того, я прошу господина Кремера взять на себя освещение дела Оливера Эпштейна, хотя оно и не имеет отношения к вопросам культуры. Я прошу господина Кремера освещать это дело в нашей газете так, как он сочтет нужным, Вмешиваться я не буду. А молчать мы не можем, я не могу… У вас есть вопросы, господин Кремер?
— Я не могу и не хочу отклонять вашу просьбу, во я хотел бы, чтобы вы признали здесь, перед всеми: «Миттагблатт» в значительной степени причастен к тому, что это дело получило такой ход, и вы лично тоже причастны, поскольку именно вы назначили Зайлера своим заместителем.
— Да, — ответил Эпштейн. — Вы точно определили причины и следствия. Я в значительной степени причастен.
25 августа, 17 часов
КАБИНЕТ ШЕФА УГОЛОВНОЙ ПОЛИЦИИ
— Ты все прочитал, Оливер? — спросил шеф.
— Да, — ответил Оливер.
— И что ты теперь нам скажешь? — спросил Лутц, прокурор по делам несовершеннолетних.
— Вы о чем?
— Показания, которые ты только что прочел, ты давал поздно ночью, после изнурительного бегства из Лозанны.
— Кто, собственно, послал тебя в Лозанну? — спросил шеф.
— Что значит «послал»?
— Скажи-ка нам теперь правду! — приказал шеф.
— А я только правду и говорю, — ответил Оливер.
— Так кто послал тебя в Лозанну?
— Никто.
— Это правда? — спросил Лутц.
— Конечно.
— У меня другие сведения, — сказал шеф.
— А какие?
— Мне известно, что в Лозанну тебя послал один человек.
— Но вам неизвестно кто?
— Твоя мать?
— Ну, эта!
— Что ты имеешь против своей матери? — спросил шеф.
— Будь я на месте папы…
— Говори откровенно, Оливер. Кстати, если ты хочешь кофе, чаю или шоколаду…
— Спасибо, я ничего не хочу.