Увези нас, Пегас!
Шрифт:
Мы сделали все, чтобы локомотив покрыл своим блеском убогость вагончика. Конечно, мы и там убирались. Вик пыхтел, мешался под ногами, но тоже пытался помогать. С собой мы его не брали, побаивались встречи с Бешеным Шепом. Когда подошло время, мы выставили нашего Вика за дверь, припугнули Шепом и велели до вечера сидеть тихо на грязном пустыре за депо, где сваливают негодную тару и ржавое железо.
Компания набралась человек в десять. Почти все, кто бывал у Бланшаров. Они пришли в яркой летней одежде с корзинами провизии. Они
Моррис слегка заважничал. Он разговаривал коротко и неохотно, все время вытирал чистые руки паклей. Гости были очень почтительны. Они понимали: тут вам не галерея Бланшаров, тут паровоз Морриса Аллена. Даже Люк Чартер задавал какие-то вопросы об устройстве водяных кранов.
В грязной рабочей блузе я чувствовал себя не очень ловко.
– Послушай, Моррис, – щебетала Дейси Мей, – где вы сорвали такие большие ирисы? Правда ведь, голубой – это цвет любви?
– Правда, – важно ответил Моррис.
Я хотел его поправить. Цвет любви красный. Но я сдержался.
Весь путь от Гедеона до форта мы пронеслись со страшной скоростью. «Пегас» шел «под белым пером», то есть с фонтанчиком пара, рвущимся из предохранительного клапана. Я работал как сумасшедший, поддерживая высокое давление. Моррис входил на полной скорости даже в туннели.
Пожалуй, мы немножко перестарались. В форте наши гости высыпали из вагончика слегка перепуганные, они никогда не ездили так быстро. Но потом они успокоились.
В форте мы были недолго. Посмотрели только, как по большой реке шлепают колесами двухтрубные пароходы. Пикник решили устроить на обратном пути у ручья Спящего Индейца. Моррис хорошо знал это место. Здесь рубили дрова два свободных негра Вольный Чарли и Плохо Дело. Они раскладывали дрова на платформе, и проходящие паровозы делали заправку.
Интересно смотреть, как меняется пейзаж по дороге. От Черной Розы земля начинает потихонечку лезть вверх, бугриться, выставлять каменные обрывы. Это предгорье Красного Каньона, его называют Подметка.
Тут уже нет богатых плантаторов, потому что нет полей для хлопка. Да и земля другая. Потихоньку меняется цвет. Из черного он переходит в желтоватый, а потом и вовсе в красный. Пыль была серая, стала золотистая. Леса высоченной длинноиглой сосны, белая пена кизиловых зарослей, тутовые и ореховые рощи, кедровые, ясеневые перелески спускаются и взбираются вверх. Шумят быстрые речки и водопады.
Тут живут совсем бедные люди. Глиноеды, или «билли с гор», – так их зовут. Глиноеды промышляют сбором шишек, орехов. Кое-кто выращивает табак, а некоторые пытаются собирать виноград. Но виноград здесь неважный, и даже на свое вино глиноедам его не хватает. Глиноеды здорово пьют. Их выручает яблочный сидр и сахарное пиво.
Мы остановились у Дровяного полустанка, вынесли корзины с едой и пошли наверх. Здесь начинался лес огромных белых дубов, каждый вдвоем не обхватишь. Повсюду цвел нежными звездочками ясменник. Я стал обрывать
Мы шли и шли, и перед нами открылась заброшенная индейская деревня. Она заросла ковром желтых и красных азалий. Индейские земляные домики стали похожи на зеленые пирамиды.
Когда-то здесь жили индейцы крики. Но белые за бесценок купили у их вождей все земли. Многие не хотели уходить. Тогда приехала кавалерия, всех выгнали из домов, и до самой Оклахомы на запад шли индейцы от родных мест. Эту дорогу они назвали «тропой слез».
В последнюю ночь, перед тем как покинуть лес белых дубов, один индеец сказал, что хочет заснуть и проснуться только тогда, когда все вернутся в свою деревню. Он заснул, и его зарыли в землю. Теперь он спит где-то здесь и ждет, когда все вернутся. Но много ли их осталось в живых? Ведь было это лет двадцать пять назад.
Все бегали и веселились, а я лег под огромной раскидистой кроной и стал думать. Жил когда-то такой человек Даниэл Бун. Он построил в лесу избушку и не хотел ехать в город. У него было ружье с очень длинным стволом и надписью на прикладе «лучший друг Буна». Он охотился и добывал себе пищу. Он никого не хотел видеть.
Я бы тоже пожил, как Даниэл Бун. Есть еще такие места на свете, куда не забредают люди. Я смотрел на ручей Спящего Индейца. Через большие камни он перекидывал свою прозрачную, звонкую воду, и камни эти горели нежным фиалковым мхом.
Я вспоминал сказки, которые слышал от индейцев. Там был добрый медведь Нокози и хитрый кролик Пасикели, лягушка Коти и свирепый лев Истипапа. Там был маленький воробьишка, которого никто не принимал играть. Однажды сошлись играть в мяч две команды. Одна с зубами, другая с перьями. Но воробьишку не брал никто. «Ты слишком мал», – говорили ему звери и птицы.
Игра началась, мяч летал туда-сюда. И птицы стали побеждать, они подкидывали мяч высоко в воздух, а звери не доставали. Прыгал волк, прыгала пантера, но все было напрасно. Тогда маленький воробьишка сорвался с ветки, подхватил мяч на лету и передал его зверям. И те победили. С тех пор они решили, что воробьишка будет играть в их команде.
Я разыскал Хетти. Она сидела в стороне от всех. Рядом лежала палка: теперь Хетти ходила только с палкой.
– Устала, Хетти? – спросил я.
– Немножко, – ответила она.
– Хетти, а что у тебя с ногой?
– Не знаю. Болит все сильнее.
– А что сказал доктор?
– Мы доктора уже не зовем. Дедушка говорит, что ничто не поможет.
Какие у нее красивые волосы! Пожалуй, не хуже, чем у Мари, даже лучше. Ее лицо совсем прозрачное, как у человека, который долго болел, а глаза грустные. На ее розовом платье лежало несколько сорванных желтых азалий. Она перебирала их тонкими пальцами.
– Хетти, – сказал я, – тебе нравится Моррис?
– Нравится, – ответила она просто.