Увези нас, Пегас!
Шрифт:
Нас встретили радостно. Еще бы, мы не были у Бланшаров дней десять. Какие тут перемены? Наверное, Люк Чартер нажимал вовсю. Никто ведь не мешал ему ухаживать за Мари. А как Отис Чепмен и близнецы Смиты?
Скажу прямо, когда я увидел Мари, ее розовые щеки и серые глаза, что-то внутри у меня защемило. Сладко так засвербило, и мне стало грустно. А она говорила весело:
– Вы совсем заработались, джентльмены. Без вас так скучно!
Люк Чартер надулся. Бедняга, недолго он радовался. Пришли братья Аллены и принялись отбивать его возлюбленную. Я теперь видел, что не показываться несколько дней очень полезно. Сразу все внимание на тебя. Если бы у Чартера было побольше ума и терпения, ему бы в самый раз пожить отшельником в своей каланче, а уж потом прийти и посмотреть, как тебя встретят.
Но Чартер не пропускал ни одного вечера. Я думаю, он просто надоел Мари. Я даже немножечко пожалел его. Весь вечер он сидел как пень в углу, Мари не обращала на него никакого внимания.
Как только я понял, что Мари нравится мне все больше и больше, я стал еще жарче расхваливать Морриса. В каждый удобный момент я зудел ей на ухо, какой Моррис прекрасный. Он лучший машинист на всей линии, он самый добрый парень в Гедеоне, он может уложить Чартера на обе лопатки, если захочет.
Мари сказала:
– Послушай, да ты вовсе не брат, а паж какой-то. А ты знаешь, что он тоже тебя расхваливает?
– Моррис? – удивился я.
– Да, Моррис. Расхваливаете друг друга. Зачем вы это делаете? Я не глупая, сама вижу, кто какой.
– Ну и кто же какой?
Она смерила меня взглядом.
– Вы оба невоспитанные. А ты врун к тому же. Зачем ты хвалился, что умеешь играть на трубе и флейте?
– Я не говорил про флейту.
– Ну все равно. Зачем ты врал?
– А может, я не врал. – Во мне поднималась обида.
– Как же! Чартер, между прочим, никогда не врет.
– А что ж ты не выходишь замуж за своего Чартера? – брякнул я.
– Может быть, и выйду. – Мари сжала губы, и румянец на ее щеках запылал еще ярче. – Во всяком случае, у вас не спрошу.
– Ну и не надо, – пробормотал я.
На следующий вечер Мари совсем меня не замечала. Если я что-то ей говорил, она хмыкала и отворачивалась. Ну и ладно, у меня есть гордость. Я сказал Моррису:
– Ты совсем не умеешь ухаживать. Близнецы Смиты и те дадут тебе сто очков.
– А что я должен делать? – спросил Моррис.
– Дарил хотя бы цветочки.
– Да я приносил цветы.
– Что ты приносил, чудак! Разве можно дарить цветы с «Пегаса»? На них даже масло налипло. Неужели тебе нужно объяснять, какие цветы дарят девушкам? Красный означает любовь, зеленый надежду, желтый ревность, синий верность, а черный печаль.
– А белый? – сказал Моррис. – Ты забыл про белый.
– Белый – невинность, – сказал я наставительно. – На Востоке есть целый язык цветов. Ты даришь цветок, например розу, а она подбирает рифму. Какое слово рифмуется с розой?
– Заноза, – сказал Моррис.
– Вот видишь! Роза – ты моя заноза! Значит, объяснился в любви.
– Ну, а если камелия?
– Камелия? Ты моя Офелия!
Мы стали забавляться. Хризантема – позабудь Сэма. Фиалка – плачет по тебе палка. Астра – приходи завтра. Магнолия – поцелуй, не более. Голубые флажки – сохну от тоски. Мы просто валялись от хохота, а потом я сказал:
– А ты посылал Мари валентинку?
– Валентинку? А что это такое?
Я просто остолбенел. Он не знал, что такое валентинка! Неужто они здесь еще не вошли в моду? Четырнадцатого февраля, в день святого Валентина, всем, кто тебе нравится, посылаешь открытки с каким-нибудь стишком, например:
Ты моя зазноба,Люблю тебя до гроба.Я стал распекать Морриса, что он не послал Мари валентинку. Наверное, Чартер засыпал ее посланиями.
– Да что мне Чартер! – сказал Моррис.
К моему удивлению, на следующий же день Моррис вручил Мари эту самую валентинку. Простую почтовую открытку, на которой так и написал размашистым почерком:
Ты моя зазноба,Люблю тебя до гроба.– Что это?—удивленно спросила Мари.
– Валентинка, – небрежно пояснил Моррис.
– Но ведь сегодня не четырнадцатое февраля, а четырнадцатое июня.
– Какая разница? – Моррис пожал плечами. – Если мне кто-то нравится, неважно, февраль это или июнь.
Дейси Мей хихикнула.
– Какой вы стали смелый, мистер Аллен! – сказала Мари и, повернувшись к подруге, добавила: – Не правда ли, у него есть couleur locale?
– Что-что? – спросил Моррис. – Я не понимаю по-французски.
Этот неуклюжий подарок, как ни странно, помог Моррису. Я видел, как у Мари сияли глаза, когда она смотрела на Морриса. Мне стало грустно. Я уходил в сад и гулял там в темноте среди дубов и магнолий. Иногда я прислонялся к стволу и смотрел вверх Там кое-где через крону проскакивали серебряные крупинки звезд и, если смотреть долго, начинало казаться, что звезды растут на дереве.
Вон ветка и листья, а на самом конце небесное яблочко. Как красиво! Что же? Разве я сам не старался для Морриса? Разве не хотел, чтобы Мари полюбила его? Но зачем я хотел этого, зачем? Ведь Моррис меня не просил. Быть может, Мари и не так ему дорога. Мне до сих пор кажется, что Моррис ухаживает за ней с какой-то натугой. С натугой? Откуда мне знать? Вдруг я поддаюсь. Поддаюсь на то, чтобы самому влюбиться. Влюбиться и оттолкнуть Морриса. Какое у нее ясное личико, как солнышко…
Я услышал разговор. Они почти шептались.
– А ты не обиделась, что я подарил ей валентинку?
– Нет, Моррис, на что мне обижаться?
– А помнишь, как я упал вместе с тобой, и ты ушиблась?
– Конечно, помню.
Моррис и Хетти! Вот так штука. Они остановились совсем недалеко от меня, по ту сторону дерева.
– А ты тогда не обиделась?
– Но ты же нечаянно упал?
– Конечно, нечаянно. Я очень переживал. Тебе было больно?
– Немножко, – ответила она.
Молчание. Легкий шорох ветра.
– Ой, Моррис, я боюсь, тут кто-то есть.