Уйти, чтобы остаться
Шрифт:
— Не знаю, — резко ответил Вадим.
Ему сейчас не хотелось говорить ни о чем. Тем более об Ипполите.
— Молодой ученый с такой перспективой. И вдруг — уходит! — Ирина постучала по стволу дерева. Снег пушистым платком мягко упал на ее плечи. — А я догадываюсь. Я покорена его поступком. Он — крупная личность. А казался ординарным карьеристом… Доказательство от противного. Жаль, я не могу пожать его руку.
Вадим хотел стряхнуть с ее плеч снег. Она изогнулась — рука Вадима прошлась по воздуху. Он обернулся и крепко обхватил
Казалось, на Ирине ничего нет, кроме тонкой, словно лакированной, шубы. Глаза у нее были не те, к которым Вадим привык. Что-то в них изменилось.
— Мы очень снисходительны к тебе. — Ирина едва раздвигала губы, чтобы пропустить слово. — Мы прощаем тебе многое. И даже жертвуем собой ради тебя… Но вероятно, надо быть жестче. Тогда ты поймешь, что не все прощается. И особенно безволье… Мы занимаемся слишком серьезным делом, чтобы считаться с личным. Где-то себя надо ломать.
— Ради чего?! — крикнул Вадим. Прямо Ирине в лицо. — Я такой, как все. Мне не нужны почести и степени. Я желаю работать. Просто работать!
— А чем ты занимаешься? Ученый! Мышиная возня. Накладные! Лимиты! Поставки! Ты — теоретик. Деятель! Читаешь «Вечерку» и иллюстрированные журналы на английском языке… Для этого ты изучил язык? Ты выбит из колеи. Превратился в робота. И главное, тебе хорошо. Ты всем доволен… Господи, какой же ты болван. Ты сломлен, сломлен. Уже сломлен!
— Послушай, Ира, — Вадим сжал ее талию. — Я не желаю…
— Мне больно, отпусти… И неприятно!
Вадим пошел вперед. Торопливо, не оглядываясь. Ветки деревьев, продетые сквозь снег, задевали его грудь, плечи. И качались вслед, освободившись от белой муфты…
Он остановился в конце аллеи, у старого разрушенного астрографического павильона. Воздух тугими холодными клубами заполнил легкие. Ему мучительно хотелось вернуть ночи, проведенные у Ирины дома. И те часы, когда, уже успокоенные, они лениво засыпали. Тогда он чувствовал себя властелином. Его смущало это чувство. А теперь ему хотелось вернуть те минуты. Чтоб захлебнуться гордыней над распластанным рядом телом. Упиваться своей безграничной великодушной ленью. Он готов был пойти на любые унижения и жертвы, только бы вернуть те минуты власти. И чтобы этой властью подавить ее. Он даже готов ей сказать то, чего она так открыто и жалко ждала. И что он никогда не решился бы ей сказать, если бы не та бешеная жажда, болезненная жалость потери… А-а; все равно. Так пусть обман. Главное, вернуть те минуты.
— Я люблю тебя, Ира.
Шаги, что раздавались все ближе и ближе, замерли. Вадим чувствовал ее взгляд на своем затылке, спине.
— Ты выбрал очень неподходящее время для этого сообщения.
— Я хочу быть сейчас с тобой.
— Вот что главное… К сожалению, этого уже нельзя.
— Тогда пошли ко мне. В общежитие.
— Ты меня не понял. Я говорю — этого уже нельзя.
— А полтора месяца назад было можно?
Вадим стоял растерянный и злой. Он понимал, что подобная фраза
— Ты высчитал? Полтора… Дай-ка мне пройти.
И прошла. Близко. Коснувшись холодной шубой бессильно опущенных рук. И ушла.
Вадим в злобе стукнул ботинком по стволу. Мир исчез за снежными перьями, слетевшими с дерева.
В гостинице проходила дуэль между тетей Женей и Борькой Гогуа. Вадим мгновенно оценил обстановку — он увидел в конце коридора женский силуэт, а в руках тети Жени ключи от своей комнаты.
Со второго этажа, вздыхая, сползали приглушенные звуки интимного блюза.
Вадим снял пальто и положил его на стул. Ему было жарко.
— Понимаешь, ключи отняла. Не старуха, а фельдмаршал. Как будто ее папы собственный дом. — Борька поправлял сбитый на сторону галстук. — А может, у меня есть дело?!
— В чужой комнате? — сокрушительно спокойно спросила тетя Женя.
— А что?! — брал горлом Гогуа.
— Здесь общежитие, а не дом свиданий, — ответила тетя Женя. — Решайте свои проблемы в официальном порядке.
— Бюрократка! — задыхался Гогуа.
Вадим взял ключи и пошел к себе, обжигаясь о горячие плечи разгневанного грузина, который шагал рядом. Темный силуэт у окна подался в сторону, и ночь осветила хорошенькое девичье лицо с наивными глазами и большим красивым ртом.
— Такое дело испортила, зануда старая, — шептал Борька и добавлял жесткие грузинские слова.
Близость девушки с красивым ртом подхлестнула Вадима, разжигая страсть, которую не могла охладить новогодняя морозная ночь. Или слепая жажда чем-то отомстить Ирине…
А сверху лилась музыка.
— Слушай, я вижу, у вас там весело, — как можно равнодушней проговорил Вадим.
— Иди, посмотри, — встрепенулся Гогуа. Он понял намерение Вадима. И чуть тише умоляюще прошептал — Только поднимайся по другой лестнице, а то старая сплетница тебя увидит и поймет, что я остался у тебя.
Вадим передал ключи Борису. Гогуа сразу повеселел:
— Дорогой! Вот теперь я вижу, что ты созрел для преступления. Поднимайся ко мне. Спроси Стеллу. Всю ночь тебя ждет. Только я тебя прошу — занеси свое пальто. А то старая зануда специально принесет, чтобы убедиться, что ты у себя. Английское воспитание, да…
Вадим вернулся в вестибюль. Пальто валялось на стуле. Тетя Женя, отвернувшись, смотрела в парк. Большие дверные стекла светлели — занимался рассвет.
Вадиму хотелось незаметно уйти, чтобы не привлечь внимания тети Жени. Но не удалось. Он понял, что старуха догадывается о сговоре с Борькой Гогуа.
— Знаете, Родионов, вы никогда не были порядочным человеком. Так, как я это понимаю. Вы просто одно время подавали надежды…
— С Новым годом, Евгения Михайловна, — Вадим перекинул пальто через руку.