Уйти, чтобы остаться
Шрифт:
— Да… Два часа назад.
Вадим видел, как из-под расстегнутого пальто виднелся яркий халат со сломанной верхней пуговицей.
Вадим прислонился к косяку двери. «Как ужасно скрипят двери», — подумал Вадим, все сильнее прижимаясь спиной к косяку. «Их надо смазать графитовой смазкой…»
Люба повернулась, секунду постояла и пошла в сторону коттеджей. Он двинулся за ней. Аллея была сильно освещена, и Вадим видел, как из-под пальто выбивается яркая материя.
«Одела прямо на халат», — подумал
Люба не оборачивалась. Возле подъезда она остановилась. Вадим приблизился. Так они стояли друг против друга, молча. Люба подняла руку и слабо смахнула с лацкана его пиджака снег.
— Напрасно вы. В одном костюме… Папа оставил для вас какие-то бумаги.
Вадим не ответил. Люба еще постояла и потом принялась подниматься по ступенькам, вытягивая ноги из валенок.
«Как она спиной напоминает Савицкого, — подумал он. — Надо бы вернуться, взять пальто», — подумал еще Вадим…
Со стороны довольно странно смотреть на человека в пиджаке зимней ночью. А человек шел по выглаженной снежной пустыне, оставляя четкие следы изящных туфель.
Вадим спустился с холма. На обочине шоссе стоял потрепанный «Москвич» с включенным стоп-сигналом. Из выхлопной трубы торопливыми плевками шел дым.
Вадим обогнул машину и ступил на шоссе. Он услышал, как щелкнул замок и послышалась музыка — в машине был включен радиоприемник.
— Вадим Павлович! Не в город ли?
Вадим обернулся. Он узнал Ковалевского. Подошел.
— А я вот мотор грею. Старушка моя в холм не тянет, юзит. Не можете песку подсыпать?.. Да вы никак без пальто? Закаляетесь?! — добродушно выговаривал Ковалевский. У него явно хорошее настроение. — Садитесь, поболтаем. Пусть еще немного погреется… Садитесь, — Ковалевский отодвинулся влево. Машина качнулась на рессорах. Вадим захлопнул дверцу и вытянул ноги.
— Люблю «безумные теории» Устиновича… Как сказал Бор, «достаточно ли она безумна, чтобы быть правильной»…
— Знаете… Савицкий умер…
Кожаная перчатка с яркой белой строчкой потянулась к тумблеру. Музыка обрубилась. И сразу стало тихо, даже не слышно постукивания мотора.
— Когда?
— Несколько часов назад… Сердце.
— Жаль Валентина Николаевича. Способный был человек… И мученик.
— О покойнике не говорят плохо? — Вадим заметил, как в зеркале мелькнул взгляд Ковалевского.
— Почему же… Характер у него был тяжелый…
Они молчали несколько минут. Ковалевский выключил мотор. И опять молчали. Лишь потрескивал остывающий двигатель.
— Скажите, Роман Степанович… Это правда, что идеи Савицкого Киреев использовал в своей схеме? — Вадим чуть повысил голос. — И получил за это лауреатство. А о Савицком никто так и не узнал.
— Правда. — И, помолчав, добавил: — И не совсем правда.
Вадим сжал пальцы рук. Его поразило спокойствие Ковалевского. И его ответ… А ведь не кто другой, как он, должен был отвечать за случившееся. Он руководил всем комплексом работ.
— Я не совсем вас понимаю, Роман Степанович.
— Во-первых, локатор был не Киреева или Савицкого. Локатор — тема института. Да, Киреев возглавил эту тему… А почему не был отмечен Савицкий, на это существовали серьезные причины. И главный виновник — война.
— Удобный виновник, — усмехнулся Вадим. — И тем не менее вы помогли Савицкому выбраться из беды… Почему же вы не помогли ему восстановить свое имя как ученого?
— Я сделал все, что мог… Устраивать расследование, выяснять роль Савицкого, затевать смуту и раскол… Это означало деморализовать коллектив института. Люди, получающие по четыреста граммов хлеба, стали бы тратить последние силы на поиски маленькой правды… Надо было подняться выше этого. И победить… В то время дисциплина была выше всего. Возможно, дисциплина и жестока, но она преследовала главную цель.
— Не слишком ли жестока?
— История рассудит. Иных критериев я не знаю, Вадим… У вас есть закурить?
— Вы же не курите, — Вадим достал жесткую от холода пачку сигарет и спички.
— А-а-а… — Ковалевский вытащил сигарету и прикурил.
Несколько минут они дымили. Ковалевский опустил стекло, и морозный воздух рванулся в кабину. Сразу стало легче дышать.
— Я всегда готов отвечать за свои действия. И нести кару. Жаль Валентина. У него была тяжелая судьба. Я ему помогал, чем мог.
— Кроме главного, — спокойно сказал Вадим.
— Полагал, что это и есть главное. Для него. У него был сломлен дух. Как ученый он был в прошлом.
Вадим втянулся в продавленное сиденье. Он упрямо сжал губы и смотрел сквозь ветровое стекло на горизонт, еле различимый в ночи.
Рассказать Ковалевскому или нет?.. Рассказать.
И он рассказал. Все. С того момента, как Савицкий передал ему свою работу на консультацию.
— Так что вы ошибаетесь. Он не был в прошлом, — закончил свой рассказ Вадим и открыл дверцу. — И главного вы не сделали, Роман Степанович… А могли бы.
Он вылез из машины и принялся взбираться на холм.
Дойдя до половины, Вадим оглянулся.
«Москвич» все стоял, словно раздумывая. Словно ожидая, что Вадим еще вернется.
Кошачьими глазами тускнели стоп-сигналы…
У въезда в город Ковалевского остановил инспектор ГАИ — его мотоцикл неожиданно возник в свете фар. Инспектор подошел к машине и потребовал права.
— Что же вы, товарищ, — не слышите моего свистка!? Уши заложило? Или выпили?