Уйти, чтобы остаться
Шрифт:
Он видит, как побагровела шея Киреева, как побледнели и без того белые руки. Киреев снял очки. Протер. Но так и не надел. Близорукие голубые глаза беспомощно прищурились…
— Ах, вот оно что… и он вам рассказал? Сам?! Немыслимо, он до сих пор ничего не понял. Он не понял, что в то время я не мог поступить иначе — шла война. Разве мог я поручиться за то, что локатор успешно уничтожен?.. Эта история и меня подкосила. Сколько нужно было найти в себе мужества поступить именно так, как я поступил… И я чувствовал себя в долгу, я помогал его семье чем мог. Скрытно. Через жену. Чтобы не узнал этот самолюбивый тип…
Киреев устал. Он бессильно опустил руки, чуть склонил набок голову. Он казался постаревшим на много лет.
— Но вы ошибаетесь в главном, Вадим… Савицкий ничего не остерегался. Возможно, он прикрывался тем, что остерегался… Он не хотел, чтобы мои руки касались его темы. Вот в чем причина. Я хорошо знаю. Он до сих пор убежден, что я предал его. А в результате я… Меня могут посчитать плагиатором…
Вадим вскочил с кресла и подошел к Кирееву. Обнял его за плечи:
— Это сплошная чепуха. Честное слово. Никто в это не поверит… Он, конечно, очень переживает. Ему обидно — вы даже не упомянули его в своей статье.
— Ссылаться на ненапечатанную работу? Тем более на ту глупость, что он мне подсунул?! Сколько раз я пытался ему помочь, а кроме собственного унижения ничего не добивался… Если бы ты, Вадим, не молчал! Если бы предупредил меня.
— Он просил меня, — Вадим отошел от Киреева.
— А где интересы науки? Ах, глупый старик. Упрямый, глупый старик. Сколько крови он испортил себе и своим близким, — Киреев выпрямился. Он пытался взять себя в руки. — И мне стыдно, что я опубликовал свою работу, когда есть такое великолепное исследование…
Вадим бросился в кресло и откинул голову на спинку. Ладони слипались с кожей подлокотников, и чтобы сдвинуть руку, надо приложить усилие…
Зачем он затеял этот разговор? Чего добился?! А чего он, собственно, хотел добиться? Увидеть Киреева, рыдающего слезами раскаяния? И в чем ему раскаиваться-то? Глупо все, глупо, необдуманно… Но если весь разговор был затеян под влиянием минуты, он, Вадим, становился подлецом!
— Надо спасать Савицкого, — сказал Киреев. — Надо спасать. И ты должен быть моим союзником… К черту завод. Завтра схожу. Сейчас поедем к Валентину Николаевичу. Немедленно…
Ангелы плавали на потолке, брезгливо глядя вниз. А тот, что в середине, действительно похож на Киреева. И сейчас его ангельское лицо выглядело энергичным и озабоченным. Казалось, что вместо венка ангел держит большой черный портфель… Странное превращение.
— Боюсь, этот визит будет неприятен Валентину Николаевичу. Он очень болен, — проговорил Вадим.
— Выдержит! Надо проколоть этот нарыв, иначе он свихнется, — отрезал Киреев.
— Не надо. Я сам постараюсь уладить все.
— Уладить?! Что за базарный разговор? — Киреев строго взглянул на Вадима. — Вы тряпка, Родионов. Вам под тридцать лет. И у вас нет позиции. Чего вы боитесь?!
— Я?! Чего мне бояться? Я боюсь за Савицкого. И потом он не уполномачивал меня. Возможно, он просто брюзжал…
— Почему же вы заговорили? — выкрикнул Киреев. — Я не идиот. Я все понимаю… С вами брюзжал, с другим брюзжал… А в итоге Киреев — подлец?!
— Ему просто обидно, — Вадим повышал голос. Словно мотор, задающий все большую мощность. — Я вас никогда еще ни о чем не просил. Даже когда у меня закрыли тему. А теперь прошу… Иначе я не смогу оставаться в обсерватории.
Киреев усмехнулся:
— Нет. Вы пойдете со мной к Савицкому. И в обсерватории вы останетесь. Вот так… Одевайтесь!
Он захлопнул замок портфеля и вышел в прихожую. Он не сомневался в том, что Вадим следует за ним.
— Любушка?
— Я, папа… Веток принесла. Твоих любимых.
— Сегодня солнце?
— О, еще какое, папа… А снег чистый, еще не успели изрезать лыжами. И пахнет. Помнишь? «А у меня окно распахнуто в высотный город, словно в сад…» Ну, как дальше, папа? Не притворяйся.
— «И снег антоновкою пахнет. И хлопья в воздухе висят», — Савицкий сел поудобней, опершись на подушку.
Он смотрел, как Люба вставляет в кувшин еловые ветки… Какими они стали взрослыми, его дочери. «Тихое семейство» — прозвали соседи жильцов девятой квартиры. «Иногда нам кажется, что вы все уехали».
— Доктор не приходил?
— Нет.
Савицкий раскрыл книгу и посмотрел на глянцевую фотографию бравого капитана Кругликова с корвета «Мария». У капитана тонкие усики и множество морщинок в уголках глаз.
Если бы он, Савицкий, начал жизнь сначала, он бы стал моряком… Чего только не повидал капитан Кругликов, этот мужественный человек. Савицкий еще раз посмотрел на фотографию. И мысль Валентина Николаевича потекла по другому руслу. Было время, когда он хотел выступить против Киреева. Давно. Лет двадцать назад. Даже составил письмо в Президиум Академии. Но так и не отослал. Жена отговорила. «У тебя дети. С таким трудом нашел работу. Зачем тебе надо плевать против ветра…» Так и сдался. Письмо сжег… Нет, все же были и у него минуты мужества. Когда он чувствовал прилив энергии. Импульсы. Токи. Но все его оберегали, отговаривали. И он смирялся, успокаивался. А как бы вы поступили, капитан? Вам, брат, было легче… Во-первых, вы были капитаном, а это уже много значит… И семья ваша, капитан, оставалась на берегу. Вы отвечали лишь за себя, капитан…
— Папа, лекарство. Время. Пора.
Люба достала из шкафчика склянку и фарфоровую чашку и принялась отсчитывать капли.
— Помнишь, Люба, к нам заходил молодой человек. Очень приятный такой. Надо ему передать мои тетради.
— Вадиму, что ли? Три… Четыре… Пять…
— Ты его знаешь? Он никогда у нас не бывал.
— Ну и что? В него была влюблена Надя.
Савицкий отложил книгу.
— Робкие вы у меня. Несовременные какие-то…
— Кто? Мы робкие? Пей! Близорукий папа… Вера замуж выходит…