Уйти, чтобы остаться
Шрифт:
— Если есть вопросы к докладчику, прошу, — произнес Весенин с места. — Доклад затянулся. Давайте оперативней. Кто первым? Евгений Михайлович, пожалуйста. Товарищ Федоренко из университета.
— Скажите прямо, Виктор Семенович, чем вы объясняете такое странное явление? Вашу яркую вспышку?
Устинович встал и зашел за спинку стула.
— Возможно, вулканизмом. Или метеоритом. Или грозы… Но одни из этих процессов не могут дать яркой вспышки, а другие не столь продолжительны.
— Выходит, «кто-то»? — переспросил Евгений Михайлович Федоренко.
— Именно «кто-то», — серьезно подтвердил Устинович.
— С ума можно сойти, — произнес Федоренко.
— Почему в течение пяти минут все затихло, если такой грандиозный взрыв? — крикнули из зала.
— Пять минут я наблюдал наиболее яркое свечение. Протурбация атмосферы не дает такой постоянной яркости, — ответил Устинович в зал.
— Скажите, Виктор Семенович… Подобный взрыв должен дать мощный поток нейтронов, — говорил Киреев. — А изменение атмосферы Венеры не могло остаться незамеченным радиоастрономией, однако никаких аномалий радиоастрономы не наблюдали.
Устинович кивнул в знак того, что понял вопрос и сейчас ответит. Киреев сел.
— У вас в отделе, на мой взгляд, был получен любопытный материал Вадимом Павловичем Родионовым… У него выявились непонятные аномалии. Родионов их относил за счет глубокой ионосферы. Возможно, он и был прав. К сожалению, он не завершил своей работы… Если бы подтвердилась гипотеза Родионова, нам пришлось бы кое-что существенно пересмотреть…
Вадим мысленно восстановил в памяти вид своих лент. Словно со стороны. Словно речь только что шла не о нем. Черт возьми, неужели он мог забыть свои ленты? А вот Устинович помнил…
Как через плотную стену до него доносились чьи-то фразы…
«Здесь, несомненно, деталь перемещения». — «Почему несомненно? Вы видели?» — «Я верю докладчику. Это важно. Мы до сих пор не знали устойчивых образований в атмосфере Венеры. Вот у Юпитера красное пятно держится годами». — «Может быть, и на Юпитере взрываются атомные бомбы?!»
…Вадим провел ладонью по лицу. Сверху вниз. Хотелось согнать какую-то тоскливую тяжесть. Не удавалось.
Многие уже начали курить. Не выдержали. А в зале разгорелись страсти.
Ирина читала записки и, если находила нужным, передавала Устиновичу.
Виктор Семенович отвечал на вопрос, просматривая очередную записку. Чтобы не терять времени…
Федоренко выводил мелом на боковой доске какие-то уравнения, что-то доказывал Кирееву. Стоящий рядом аспирант Кутузов указывал на график плотностей. Федоренко махал перед его носом свободной рукой и удивлялся, почему Кутузов не понимает такой ерунды…
Освистанный Бродским долговязый любитель живописи не смирился духом.
— Один артиллерийский инженер исследовал оптический спектр при атомном взрыве, — он смотрел то на Устиновича, то в зал. — По сложности спектра взрыв напоминает солнечный протуберанец… Так вот, не может быть и речи, чтобы технеций выделился самостоятельно. Он сопровождается мультиплетом — молибдена и рубидия…
Устинович в это время отвечал на вопрос Ковалевского, и долговязый сбил его с мысли.
— Послушайте, ведите себя прилично, — произнес Ковалевский, — Дайте человеку ответить на мой вопрос.
— Извините, Роман Степанович, — стушевался долговязый. Он, видно, перетрусил. Ковалевский был слишком сильная фигура, особенно теперь. В азарте долговязый и не заметил, что именно с Ковалевским разговаривает Устинович. Это получилось забавно. И Ковалевский почувствовал себя неловко.
— Говорите уж, — махнул он и сел.
Долговязый, видно, потерял нить и принялся говорить первое, что пришло в голову.
— Если оперировать радиоастрономическим методом, — долговязый замялся, ему опять изменило самообладание. — Вот у Энгельса в «Диалектике природы»…
— Послушайте, молодой человек, — Ковалевский не поднимался с места. — Мне лично не известны труды Энгельса по специальным вопросам радиоастрономии… Что за отвратительная демагогия? Нельзя на мыслителей сваливать свою ограниченность. Догматизм в науке — это контрреволюция. Как и вообще догматизм, — Ковалевский положил локоть на спинку стула и повернулся к долговязому спиной. Он страшно разозлился. Хотя мог же долговязый иметь в виду и философские проблемы космогонии. Вадим с любопытством наблюдал за этой сценой, когда Весенин назвал его фамилию. В руках у Ореста Сергеевича была записка.
— Родионов в зале? Его срочно просят пройти к выходу.
Вадим не понял, что произошло.
— Меня, что ли?
Кто мог его вызвать с заседания? И к чему такая поспешность? Он протиснулся сквозь толпу молодых людей, которые набились в зал во время доклада Виктора Семеновича, и вышел в фойе…
Никого.
Вадим поспешил к выходу из корпуса.
Массивная парадная дверь была приоткрыта, и сквозь щель наружу валил теплый воздух. Вадим выглянул на улицу и увидел у фонарного столба женскую фигуру.
— Вы меня? — спросил он, морщась от мелких снежных колючек.
Девушка медленно подошла. И Вадим узнал Любу, дочь Савицкого.
Тяжелое чувство, давившее на Вадима весь вечер, стало осязаемым, оно затруднило дыхание, расслабило ноги. Вадим еще не понимал, в чем дело, и в то же время отчетливо что-то знал. Какие огромные глаза у Любы. Или просто очень бледное лицо…
— Знаете, Вадим… В общем, папа умер.
— Как же так, — прошептал Вадим. Хотя за секунду до первого звука ее голоса он точно мог произнести эту фразу.