Уйти от себя…
Шрифт:
«Якась вона несчастна», — говорила о ней баба Груня. Но Лиду замкнутость дочери нисколько не тревожила. Лишь бы девочка ей не мешала.
К бабе Груне приехал из Армавира погостить внук. Он только что вернулся из армии, и мать прислала его к двоюродной бабке на козье молоко, поправлять здоровье. Парень отслужил в ракетных войсках. Кудря его видел в сельпо, когда тот покупал бутылку вермута и пряники. Продавщица Клавка заигрывала с видным хлопцем, тот что-то шутливо отвечал, а сам все оглядывался, как будто поджидал кого-то. На следующий день Пашке донесли, что видели Лиду с внуком бабы Груни. Они медленно
Вечером он забежал к Лиде и, стараясь не смотреть ей в глаза, предупредил, что сегодня не придет. Отец попросил помочь по хозяйству. Загрузил работой до глубокой ночи. Лида особо не огорчилась, только спросила, придет ли завтра. Пашка пообещал и на прощанье не удержался и крепко сжал ее в объятиях. У нее даже косточки хрустнули. На секунду возникло желание, чтобы она вся рассыпалась, тогда никто уже не прикоснулся бы к ней…
Лида ойкнула и уперлась кулачками в его грудь.
— Дурак, у меня теперь синяки будут по всему телу! — надула она свои пухлые губки, и он жадно впился в них, хотя до этого хотелось их искусать в кровь, чтобы сделать ей больно.
Только вчера эти губы целовал заезжий дембель. На секунду к голове прилила кровь, но Пашка совладал с собой и выпустил ее из объятий. На сегодня планы были другие.
Рано утром мать разбудила Пашку с испуганным криком:
— Чуешь, шо в станице творится? Сегодня баба Груня вышла корову на выпас выгонять и нашла внука Виталика на пороге. Якийсь бандюга ему голову проломил!
— Как — проломил? Чем? — Пашка вскочил с постели.
— Та хто ж знает? Зараз у сельсовет побежал Митька, звонить по телефону у милицию.
— А шо с этим городским?
— Та не дыше. Иван Федорович прибежал, послухал его сердце, каже, шо ночью помер. Труп уже закоченел. Ой який ужас! Теперь страшно по станице ходить! Хто ж это может быть? Чужих никого не было… Хтось из своих!
Пашка стал одеваться и прыгал на одной ноге, натягивая штаны. Мать стояла на пороге, ее глаза были круглые от страха. Пашка поддержал ее предположение:
— Та, може, хтось из наших мужиков. Этот Виталик за нашими девками, как петух, ходил. Сам видел, в сельпо к Клавке подкатывался.
— Так ты думаешь, це ее Петро? — задумалась мать. — А шо, он може… Он всегда драки устраивает, як напьется… В прошлом году Варькиному Степке руку сломал. Только за то, что он Клавку обнял при всех, пошутковал… Бедная баба Груня! И ей горе, а какое вже горе матери — сына потерять! Из армии вернулся, а вон где свою смерть нашел…
Лида опять вытворяла в постели черт-те чего. И когда совсем уже умаялась и довела своего Кудрю до полного изнеможения, вдруг заявила:
— Я знаю,
— Та ты шо?! — оттолкнул он ее грубо. — Ты мне тут навешаешь покойников — то одного, то другого… Еще раз услышу…
— Убьешь и меня? — Лида смотрела на него с любопытством, но без испуга.
— Дура… Больше меня не увидишь…
— Да, это будет большой потерей. Такого полюбовника у меня еще не было. Может, и не будет, — в раздумье сказала она и устремила свой затуманенный взгляд в окно, как будто видела там вереницу будущих своих любовников, ни один из которых не мог сравниться с Кудрей.
Пашка вдруг испугался ее спокойного и даже безразличного тона.
— Лида, я пошутил. Никуда я от тебя не денусь. Вот исполнится мне восемнадцать, поженимся. Все время вместе будем. А то мне ночи всегда мало… — Он игриво ущипнул ее за грудь, неумело пытаясь загладить маленькую размолвку.
— Это я тебя таким сделала, что тебе ночи мало. Бедный ты мой Кудря, отравила я тебя, испортила. Неплохой мальчик был, а теперь ни себя, ни людей не жалеешь.
Почему-то эти слова совсем не понравились Кудре. Терпеть не мог вот такого жалостливого к себе отношения. Притом от кого? От гулящей девки, хоть и любил он ее и жизни без нее себе не мыслил.
— А я людей никогда не жалел! — жестко сказал он. — Только раньше мне на них наплевать было, а теперь они мне мешают. Некоторые…
Лида только молча взглянула на него.
Отец надумал отвезти на базар двух свиней, которых откармливали все лето и осень на продажу.
— Поедешь со мной в Тихорецк, — приказал он сыну.
— А почему не в Ворыпаевку? Туда же ближе! — Пашка знал, что если они отправятся в Тихорецк, то поездка затянется дня на три. Там у отца были друзья, которых он непременно захочет навестить, а они обычно оставляли на ночлег. Потому что гостевание переходило в обыкновенную и продолжительную пьянку, после чего все в бессознательном состоянии заваливались спать.
— В Тихорецке за свиней дороже дают. Больше выручим.
Вернулись действительно на третий день. Мать радостно хлопотала, накрывая на стол, потом любовно пересчитывала деньги. Пашке не сиделось за столом. Едва утолив голод, он уже хотел рвануть к Лиде, поскольку уроки в школе уже закончились и она могла быть дома.
— Ты куда? — остановила его мать.
— Та так, прогуляться, — ответил он, расчесывая перед зеркалом свой пышный чуб и внимательно рассматривая на лице небольшие ямки, которые остались от прыщей.
— Если к учительше, то она вчера уехала, — мимоходом бросила мать, убирая со стола посуду.
— Куда это она уехала? — Пашка удивленно взглянул на мать. Лида ничего не говорила о том, что собиралась куда-то уезжать.
— А холера ее знает. Собрала свой чемоданчик, дитя в руки и на большом грузовике, КамАЗе или как его там…
Пашка не дослушал ее и побежал к Лидиному дому. Окна закрыты, дверь заперта. На пороге лежит записочка, придавленная камешком, чтобы ветром не унесло. Он пробежал ее глазами и грязно выругался. Текст был короткий: «Прощай, Кудря, и не ищи». Соседка баба Груня, смахивая слезы сухоньким кулачком, рассказала, что Лида рассчиталась в школе еще в пятницу, а вчера за ней приехал грузовик и какой-то чернявый, как турок, парень подхватил ее чемоданчик и они уехали неизвестно куда.